Ачайваямская весна - страница 33

— Ты меня проводишь копьем.

— Копьем?..

Колол же он оленей и никогда не промахивался. Его олени никогда не мучились… Копье он в руках держать умеет… Теперь нельзя показывать, что ты боишься. Значит — ты не чтишь отца… Когда твой отец решает — возражать нельзя… Это только молодых и здоровых стыдят, говорят, как вам не стыдно уходить от тех, кто ждет вашей помощи…

— Тебе пускай помогают чеккеу и маталь (тесть). Пускай все приедут из нашей синиткин (родни), чтобы посмотреть, как я уйду. Ты столько забей оленей для угощения и приготовь подарков, чтобы всем хватило. Чтобы никто не мог сказать, что Ахалькута проводили как бедняка.

Пускай со мной ни одного оленя не отправят. Я всю жизнь мог ходить сколько хотел. Мои ноги были быстрее оленьих и сильнее их. Я и с одним копьем мог догнать снежного барана, и с одним копьем меня боялись враги. Только копье положи со мной. Еще положи со мной лук. Мне его еще мой отец дал. Пусть со мной будет. Я еще с собой панцирь возьму — ты его не видел. Он костяной. Это старинный панцирь. Я его с собой возьму. Может быть, кто-то из наших предков забыл про него сказать. Я его отнесу. Он теперь вам, молодым, будет не нужен.

Посылай сегодня же людей за нашими близкими. Времени осталось мало. Пускай приезжают сразу же.

Решение было принято…

Людей собралось много. Чаучу Ахалькут сидел среди приехавших довольный. Глаза его блестели. На бескровном лице появился даже румянец. Еще вчера старик не мог и маленького кусочка проглотить. Даже воды он не пил и мучился, запрокидывая голову и ожидая, когда вода просочится через его сузившееся горло. Теперь старик и ел и пил, как в былые времена. Он шутил и смеялся.

— Оумэй, — поддразнивал он Эттувьи, — ты, говорят, стал сильнее огненной воды! Хорошо помогай меня провожать, оумэй, — смеялся Ахалькут.

— Помогу, помогу, — заверил его Эттувьи.

Гости ели много. Ахалькут сам распределил, кому дать какие подарки. Все получили по туше жирных оленей и по две тонких, нежных шкурки неблюя — полугодовалого теленка.

— Теперь, кмигн (сын), — произнес Ахалькут, и все примолкли, — я пойду. Теперь все остается на тебя. Теперь ты здесь самый главный, будешь заботиться о детях и стариках. Береги всегда оленей — от них наша жизнь. Все сделай, как я тебе говорил… Теперь бери копье, и я пойду.

Вантулян встал на подгибающиеся ноги и пошел наружу под взглядами всех присутствующих. Копье стояло у входа в ярангу, и Вантулян замешкался возле него.

— Что ты там делаешь? — раздался торопливый голос отца. — Давай скорее… Скорее, я не хочу ждать… Быстрее иди.

Вантулян вошел в ярангу как слепой. Он замер, не в силах подойти с копьем к Ахалькуту.

Сидевшие рядом раздвинулись, освобождая столько места, сколько надо для того, чтобы лечь человеку.

— Иди сюда. — услышал он голос отца как будто издали.

Он пошел. Глаза отца вели его к себе. Он подошел, и отец взял левой рукой копье за наконечник. Он приставил его к своей груди и сказал что-то короткое. Вантулян не понял смысла сказанного. Руки его сами напряглись и обыденным, привычным движением толкнулн копье вперед и тут же выдернули его из немощной старческой руки.

Ахалькут сначала вздрогнул всем телом. Казалось, он подскочил на своей подстилке. Бережные руки его сестры и Эттувьи приняли тело, из которого стремительно уходила жизнь, и положили его на спину. Вантулян видел, как остановился взгляд отцовских глаз, как вскипела на губах кровавая пена и опала.

Женщина соединила ноги, а Эттувьи корявыми пальцами натянул веки на выпуклые глаза.

— Ты молодец. — похвалил он Вантуляна. — Ты хороший сын. Ты и меня будешь провожать.

Все зашумели. Послышались смешки и в толпе, которая успела собраться у входа в ярангу.

— Хорошо пошел!

— Отмучился старик!

— Эй, молодой хозяин, иди, повеселимся!

— Иди веселись, сынок, — сказал с доброй улыбкой Эттувьи. — Теперь мы и без тебя справимся.

Надо было идти веселиться. Таков закон. Надо радоваться за ушедшего из этого мира. Плакать могут только выжившие из ума старухи да грудные малыши, которые еще ничего не понимают.

Вантулян знал, что в верхнем мире все наоборот. Человек там делается иным. У него лицо становится на месте затылка.