Афганский «черный тюльпан» - страница 42

В следующую ночь наступил Новый, 1982, год. Как такового праздника в батальоне не было. Майор Терещук приказал командирам подразделений усилить на ночь посты и всем офицерам посменно дежурить вместе с солдатами. Капитан Коростылев вечером построил батарею, поздравил личный состав с наступающим Новым годом и зачитал график несения службы орудийных расчетов на огневой позиции и график дежурств с ними офицеров батарей. Особое внимание он обратил на подходы к расположению батальона со стороны арыка и кишлака Пули-Алим и сообщил пароль на сегодняшнюю ночь. С первой сменой солдат на огневые пошел сам командир батареи. Все были одеты в теплые и удобные белые полушубки, туго перепоясаны ремнями, на которых висели подсумки с магазинами к автоматам и гранатами. Ночь была морозная, но без снега. Яркие и крупные звезды густо обсыпали все небо. Стояла полнейшая тревожная тишина. Впереди, сразу за арыком и минным полем чернели горы, заканчивающиеся на вершинах «тремя сестрами». Командир расчета сержант Орасанов принял доклад часового у орудия, отправил его в батарею и, отдавая команды в полголоса, расставил своих солдат на ключевых огневой позиции. На центральном, втором орудии, остались Коростылев с двумя солдатами. К правому, первому орудию, ушли двое с сержантом Орасановым. Капитан Коростылев приказал ему подготовить там на всякий случай, кроме осколочных снарядов, несколько осветительных выстрелов. Два человека убыли к левому, третьему, орудию. Коростылев стоял, облокотившись на щиток гаубицы, и внимательно смотрел в черноту гор. Там было тихо. Глядя в направлении ствола, он, тем не менее, думал сейчас не о противнике. Мысли капитана перенеслись к его семье, в украинский южный город Николаев. И больше всего думал о своей шестилетней дочери Евгении, с которой он так и не попрощался, уезжая из дома на вокзал поздно вечером, когда дочь уже спала. Ее будить не стали, Коростылев поцеловал сонную Женю и уехал. Такой его дочь и осталась в памяти: свернувшись калачиком с распущенными светлыми волосами на подушке. Вспоминая эту маленькую родную девочку, Коростылев почувствовал в груди приток тепла.

— Товарищ капитан, — прервал его мысли рядовой Царьков, — нам готовить осветительные снаряды?

— Не надо, Царьков, вы с Редженовым принесите из ровика и подготовьте три ящика осколочных, а в случае чего нам подсветят первым орудием.

— Понятно, — так же вполголоса сказал Царьков и скрылся в темноте.

Коростылев вгляделся в сторону третьего орудия. Там неподвижно застыли справа и слева от ствола гаубицы, два дежурных солдата. А у первого орудия проглядывалось небольшое шевеление — там подносили к станинам гаубиц из ровика ящики с осветительными снарядами.

Внезапно впереди послышался жалобный вой, похожий на детский плач. Сразу же в этот одиночный вой подключились много других таких же жалобных голосов. Казалось, несколько ребятишек в темноте за арыком надрываясь плачут, что-то просят и умоляют. Это выли шакалы, Коростылев слышал их раньше, ночами проверяя посты. И несмотря на это, что-то заскребло у него в душе от этого жалобного воя, хотя он точно знал, какие шакалы неприятные животные, видел их у подножья горы.

— Может, шугнем их из автомата, товарищ капитан? — предложил рядовой Реджепов.

Коростылев посмотрел на свои часы со светящимся циферблатом. Стрелки показывали 23 часа 45 минут.

— Через пятнадцать минут их Реджепов пугнет весь батальон, отмечая Новый год по афганскому времени. Ты пройди первое и третье орудие и передай мой приказ не включаться в этот праздничный салют и быть более внимательными в своих секторах наблюдения.

— Есть! — сказал Реджепов и, пригнувшись в ходе сообщения, побежал к третьему орудию.

И правда, ровно в 24.00 в расположении батальона солдаты десантных рот вышли из казарм на улицу и произвели из автоматов беспорядочный и продолжительный салют в воздух. Этими очередями они не так отмечали наступивший Новый, 1982, год, как заглушали свою тоску по своей Родине и своим близким, не в состоянии больше что-то предпринять, чтобы хоть как-то оказаться со своей семьей. Каждый солдат, стреляя вверх, как бы подавал знак своим родным: Я живой, я с вами, я вернусь…