Агуглу (Тайна африканского леса) - страница 10

Если я хотел, чтоб молодой Агуглу достался мне живым, надо было немедленно укрыть его в безопасное место. Я вспомнил о бамбуковой клетке, где в продолжение нескольких месяцев содержался маленький леопард, издохший в начале периода дождей. Туда я запер на время моего дикого пленника. Он тотчас же спрятался в самый дальний угол и присел на корточки, не спуская с меня глаз.

Когда я подходил, он бросался грызть прутья решетки, стараясь запустить в меня свои когти. Желая приласкать его, я положил перед ним немного сахара, бананов и поставил молоко. Но он оказался равнодушным к этим лакомствам. Шерсть его поднялась, он с силой начал бить себя кулаками в грудь, а потом снова бросился на прутья решетки с такой стремительностью, что вся клетка заколебалась. Когда кризис прошел, он упал в изнеможении.

Я подумал, что он, может быть, примется за еду в мое отсутствие и вышел, закрыв предварительно ставни. Час спустя я вернулся и увидел, что клетка пуста. Мой пленник, пробуя, очевидно, каждый прут в отдельности, напал, наконец, на самый слабый и, сломав его зубами и когтями, устроил себе проход. Но далеко уйти он не мог, так как ставни были по-прежнему закрыты. Вдруг я заметил два зеленых глаза, блестевших в темноте, и увидел его в углу за грудой ящиков. Он, ворча, смотрел на меня и, опершись руками о землю, готовился к прыжку. Я моментально исчез, захлопнув за собой дверь.

В тот же вечер я приказал построить просторную хижину, где был бы свободный доступ воздуху и свету, но где все бамбуковые части были заменены очень твердым черным деревом.

Теперь возникал вопрос, каким образом перевести его туда.

Наконец, после нескольких бесплодных попыток, мне удалось накинуть ему на голову одеяло. Ослепленное таким образом маленькое чудовище было перенесено в свою новую тюрьму. Там мы его оставили одного, чтобы не усиливать его раздражения, оно же билось под своим покрывалом и рвало его зубами.

На следующий день я с удовольствием заметил, что Агуглу выпил молока и съел яйцо. С этого момента его буйный нрав начал смиряться. Припадки гнева прошли, но недоверчивость оставалась. Сидя неподвижно в углу своей хижины, он вытягивал голову и с угрюмым видом следил за каждым нашим движением. И только на восьмой день он проявил несколько большую общительность. Я назвал его Азубом, что по-нубийски значит «маленький друг», и он быстро понял, что это имя относится к нему. Когда я тихо звал его, избегая говорить громко, чтобы не озлоблять напрасно, он устремлял на меня взгляд, полный огня. «Азуб», — говорил я, подходя к нему с протянутой рукой, и он тотчас же приближался, раскачиваясь на своих коротких ногах, и хватал принесенные мной лакомства. Не прошло и двух недель, как он сопровождал меня из комнаты в комнату, держа за руку.

Азубу, если мои вычисления верны, было лет девять или десять. У него были сильные руки, широкая грудь и ноги, слишком тонкие для его роста. Хоть он и ходил всегда стоймя, однако я заметил, что он с трудом поднимает пятки и двигается наподобие орангутанга, ступая всей ступней. Редкая рыжая шерсть придавала его телу оттенок красного дерева. Пучки волос сгущались на щеках и на бедрах, были редки на животе и совсем отсутствовали на лице с покатым лбом и плоскими губами.

Подвижность его лица была изумительна, и различные выражения появлялись на нем с быстротой молнии: желание, удивление, любопытство, нетерпение сменялись одно за другим; эта немая игра лица изобличала страстную и отзывающуюся на каждое впечатление душу. Впрочем, я никогда не видел, чтобы лицо Азуба менялось без видимой причины; в нем уже замечались проблески сознания и размышления.

Пример разъяснит мою мысль. Когда я в первый раз протянул Азубу маленькое карманное зеркало, он взял его в руки и начал внимательно рассматривать, то поворачивая его во все стороны, то долго водя пальцами по поверхности. Онемев от удивления, он вопросительно смотрел на меня. Я подошел, и мое изображение появилось в зеркале рядом с ним. Тотчас в его уме создалась известная аналогия. Я понял, что он вспомнил о многочисленных лесных, прозрачных источниках, отражающих небо, лица и склоненную листву; затем его лицо снова сделалось неподвижным и он осторожно постучал пальцами по стеклу, чтобы дать себе ясный отчет, в чем дело. Медленная работа происходила в его мозгу. Без сомнения, он не мог распознать природу зеркала, ни объяснить себе его происхождение, но через некоторое время он вполне постиг его употребление. С заметным интересом наблюдал он в зеркале за различными движениями мускулов своего лица. Он то поднимал голову, то вращал глазами, оттопыривал губы; затем принялся расчесывать пушок, обрамлявший его щеки.