Актуальный архив. Теория и практика политических игр. - страница 10

«Шестидесятники» от политологии «громили» Сталина и традиционный социализм, пытаясь отстоять, «высветлить на контрасте» и даже отмыть от копоти образ Ленина-либерала, Бухарина, как его преемника, и НЭП, как единственно истинную модель. Те, кто шел следом за ними, выждали, пока «шестидесятники» сделали свою работу, а потом без труда не оставили камня на камне от самих «шестидесятников». Логика соскальзывания была проста: если Ленин (читай: Бухарин) лучше Сталина, то Мартов лучше Ленина. Каутский лучше Мартова, а дальше — либо «Память»[4], либо «Демократический союз»[5]. Но только не «красные».

В истории такое повторялось не раз. Главное, чтобы Карно расправился с Робеспьером, а уж дальше Баррасу расправиться с Карно не составит труда. Не успели «шестидесятники» распотрошить классику, как настал их черед… Это и есть соскальзывание.

Брежнев получил политическую индульгенцию. Он как бы не нес персональной ответственности за происходящее. Все списывалось на систему. И даже более того. Поскольку очевидную для всех правду необходимо было скрывать, как раковый диагноз от больного, то и его собственное поведение было для всех оправдано. Говорит и не верит? А как же в такое можно верить?.. Затыкает рты? А как же можно про такое распускать языки? Нагло лжет? А что ему остается делать в такой ситуации? Общество было идейно обезоружено, способно только на горький смех, и Брежнев был даже необходим для него в качестве посмешища.

Перестройка пришлась на момент социального шока. Смерть Андропова… черненковский коллапс… призрак Гришина[6]… Унижение было столь велико, что мобилизовались все. Время разочарований кончилось. Наступило время новых надежд. Оно у всех на памяти, и поэтому я позволю себе обратить внимание только на один аспект. Все надеялись на разное, всяк на свое. Ключевым в этой ситуации был вопрос об авторитете самой партии. Она сделала ставку на демократизацию. Пожалуй, единственно возможную. Но социальные процессы, вызванные таким ферментом, требовали замены репрессивного авторитета духовным.

Поначалу простой отказ от репрессивности дал мощный положительный импульс, показавший, что мотивационные сдвиги обратимы, хотя бы в какой-то степени. Люди выстроились в очереди за газетами. Напряженность ожидания — работает или нет репрессивный тормоз на очередном идеологическом вираже? — по своему накалу могла соперничать с хоккейным матчем СССР-Канада. Назывались имена политических деятелей, ускоряющих и тормозящих, за них болели, на них молились. Кооперативы даже выбрасывали, кажется, по три рубля за штуку значки с лозунгами в поддержку одних и в порицание других. Само по себе это было прекрасно. Постольку, поскольку возвращало горячее внимание туда, куда давно уже было обращено холодное презрение и равнодушие. Постольку, поскольку показало нам всем, сколь велики ресурсы жизни в этой, казалось бы, застывшей стране. Постольку, наконец, и это главное, поскольку был сделан первый шаг к информационно свободному обществу. Вне этого никакое развитие невозможно. Любой вариант, любое блокирование информационного потока равносильны интеллектуальному параличу. Но чем меньше возможности приказывать, тем больше должно быть умения убеждать. Демократизация требует новых методов управления социальными процессами, в противном случае этим займутся другие. Они и занялись. К тому времени у них накопился абсолютный опыт неявных методов социального управления. У партии же он, по существу, отсутствовал.

Инициаторы перестройки пришли в общество с уже сложившейся расстановкой сил. И те и другие силы стали тянуть каждая в свою сторону. Игнорировать же расстановку сил в условиях снятия репрессивного механизма нельзя. Остро понадобился маневр между Сциллой и Харибдой. Последнее было возможным в условиях жестко определенной цели и четко прописанной технологии. Цель уже определил Апрельский пленум 1985 г. и детально обрисовал XXVII съезд. Суть состояла в преодолении технологического отставания[7].

В неявном виде был выдвинут лозунг спасения страны, подхваченный самыми широкими силами. Настало время осуществлять намеченное. На повестку дня встал вопрос о социальных технологиях, и… карт-бланш получили «шестидесятники». Причин тому было немало. Во-первых, «шестидесятники» пользовались заслуженным социально-политическим авторитетом. Они сохраняли веру в возможность строя, а значит, и мотивацию к поиску средств его излечения. Во-вторых, у них на руках сохранились готовые рецепты, в действенности которых они были убеждены столь же свято, сколь и в пору своего расцвета. В-третьих, ряд выдвигаемых ими максим был очевиден, в первую очередь — последовательный антисталинизм. Итак, «шестидесятники» получили право действий, использовали его, и тут же началось соскальзывание. Уже на деле.