Аль-Амин и аль-Мамун - страница 9

Один из каналов — канал Джафара — был проложен далеко на восток через оба эти предместья. Уходя за пределы ар-Русафы, тянулись по обеим сторонам канала Джафара фруктовые сады и различные постройки. Вот уже около полувека в одном из садов, что примыкают другой своей стороной к Хорасанскому тракту, находился небогатый постоялый двор. Содержал его некий виноторговец — он был из набатеев[11]. Обычно здесь охотно останавливались приезжающие в Багдад чужеземцы. Дом стоял в саду, у самой дороги; тут же располагалась винная лавка хозяина, где он продавал финиковое и виноградное вина, а также готовил разные блюда для своих гостей, будь то багдадцы или чужеземцы.

Место было удобное — постоялый двор находился подле большой дороги и в то же время был достаточно удален от населенных кварталов. Потому сюда охотно устремлялись все желающие выпить вина и поразвлечься: цены были низкие, да и идти приходилось не очень далеко. Чаще всего это были простолюдины, но случалось, что кое-кто из знатных искал уединения в этом саду, в особенности если хотел отведать вина без свидетелей — не дай бог, еще осудят!

Владельцу постоялого двора было лет шестьдесят. Превратности судьбы сделали из него человека угодливого и смирного, — подобострастие так и сочилось из него. Впрочем, что ж тут удивительного? Человеку этому довелось жить во время правления трех жестоких халифов из династии Аббасидов — аль-Махди, аль-Хади и ар-Рашида[12]. Много ужасов повидал Симан (так звали хозяина постоялого двора) на своем веку. Последним и самым страшным событием на его памяти было избиение семьи Бармекидов[13] шесть лет назад, — долго еще ему мерещился труп халифского визиря Джафара[14], выставленный на багдадском мосту…

Виноторговцев не удивишь людскими слабостями и пороками, поскольку они частенько являются свидетелями пьяного разгула и буйства. Однако они вынуждены угождать своим клиентам и потворствовать дурным чертам человеческой природы. Очевидно, они легко сносят несправедливое обращение, терпят оскорбления и брань. Издавна они слывут терпеливыми, скромными людьми, осведомленными о многих человеческих недостатках и лучше всех умеющими держать язык за зубами. Обычно виноторговлей занимались неверные, познавшие бедность и унижения, — иудеи[15] или набатеи, коренные жители этой страны. К тому же такая торговля мусульманам была запрещена — иметь дело с вином им не разрешал Коран[16].

Винная лавка Симана находилась в одном из помещений его домика. Пол был устлан циновками, на которых лежали подушки из грубого холста, набитые соломой. В стенах были устроены ниши, где стояли сосуды и бочки с разными сортами вин — из винограда, фиников, яблок и прочих фруктов. Над нишами нависали полки, на которых хозяин расставил стаканы, кружки и чаши, стеклянные или деревянные — ими меряли вино, — одни вмещали ратль[17], другие — половину или четверть этой меры. На видном месте висели барабан, лютня и бубен, чтобы посетители лавки играли на них в свое удовольствие.

Обычно виноторговцы обладали приятным голосом и умели хорошо играть на одном или нескольких инструментах, а некоторые багдадские держатели лавок даже приглашали певиц с красивой наружностью и обольстительным голосом, пение которых пробуждало еще большую жажду у посетителей. И вино тогда лилось рекою…

В один из дней 193 года хиджры дело шло уже к вечеру, а нашего виноторговца так никто и не навестил. Лавка Симана находилась в городском предместье, а потому основной доход шел ему от путешественников. Из них он, понятно, предпочитал чужеземцев, обычно норовя продать им вино подороже: те не знали цен, а главное, торговались куда меньше, чем багдадцы. Особенно не раздумывая, они выкладывали по пять дирхемов[18] за ратль молодого вина, в то время как из багдадцев больше двух было не выколотить.

И вот, когда день подошел к концу, а к Симану так никто и не заглянул, он принялся разводить огонь в одном из уголков сада, чтобы поджарить рыбу, припасенную на ужин. Подобрав полы своего кафтана и заткнув их за пояс, он дул на тлеющий хворост, дым от которого, поднимаясь, окутывал его лицо, голову и пропитывал бороду, как вдруг услышал у ворот сада неясный шум и голос, звавший его: