Алексей Ставницер. Начало. Восхождение. Вершина - страница 38

То ли по тупому недомыслию, то ль и в самом деле была причина, но кто-то из альпинистов пульнул из воздушки в пастушью собаку. Собака скулила, пуля ей попала в заднюю часть. Отец рассвирепел, отобрал у обидчика ружье и разбил. Драки, по-моему, не было, тогда с ним мало кто рискнул бы сходиться навкулачки – он был крепко сложен, накачан, силен.

Проще всего сказать, чем занимался на Кавказе все годы папа. Он работал. Это было полное, абсолютное погружение в работу. Он придумывал ее себе сам, в отличие от многих своих коллег из лагерного руководства, которые похаживали по территории руки в брюки. То он прокладывал какие-то маршруты, то строил тренажеры, то придумывал тренинги для инструкторов. Я помню преображение склада в Терсколе – военно-туристической базе Министерства обороны под Эльбрусом. Это было наше первое постоянное место жительства на Кавказе, папа там получил должность начальника спасательного фонда, мама – инженера-строителя, по специальности. Фонд – это все, чем снабжают альпинистов при спасательных работах в горах. От веревок до болеутоляющих средств, по-моему, это был промедол в шприцах – все это хозяйство лежало кучами в складе, сам черт ногу там сломал бы быстрее, чем нашел нужное и искомое. Папа делал стеллажи, раскладывал все по ящикам и полкам, и в конце концов семья получила от этого прямую выгоду. Прочные, на совесть сработанные военные ящики в защитной краске, где хранилось имущество, оказались не нужны. Начальство разрешило их забрать нам, как трофей за труды.

Эти ящики стали первой деталью интерьера нашей комнаты – метров 18–20 в коммунальной квартире. Вторую комнату занимала тетка-авиакассир, которая, по-моему, тихо нас ненавидела за то, что к ней подселили чужаков. Сначала мебели никакой не было. Во-первых, ее нужно было «доставать» где-то в Нальчике и тарабанить по горной дороге более ста километров. Во-вторых, она стоила немыслимых денег. Стол, стулья, шкаф и кровать, скамьи – все смастерил папа из ДСП, причем не сколотил, а сделал с выдумкой и красиво. У него руки к такой работе стояли, фантазии было тоже не занимать. К тому же и столярничать ему нравилось. У нас на Бунина, уже после возвращения с Кавказа, он придумал поделить комнату с высоченными потолками по горизонтали. Получилась спальня на антресолях.

Защитные ящики потом путешествовали с нами из лагеря в лагерь – Эльбрус, Шхельда, опять Эльбрус. У мамы то была работа, то она надомничала – шила пуховые куртки, пользовавшиеся среди альпинистов большим спросом. Но чтобы придумать цех, поставить дело на поток – речи не было. Хотя именно так жило и процветало все местное население, женщины в горных селах вязали свитера из овечьей шерсти. Их доходы были не сопоставимы с нашими. Горцы раскатывали на «Волгах», дом без японского магнитофона – позор нации. И это все не потому, что и папа, и мама, как бы это помягче сказать, плохо соображали. Просто семья изначально, если не сказать генетически, не была настроена на обогащение. Родители нисколько не страдали от среднестатистического, советского уровня жизни и обеспечения. Не знаю, не буду утверждать, что это было своеобразным протестом против вещизма, входившего в нашу тогдашнюю жизнь вместе с дискуссиями о знаменитом романе Жоржа Перека. Его «Вещи» были предметом разговора на многих чаепитиях в нашем доме, скорее похожая на брошюру, чем на культовый роман, книжечка в мягкой обложке была основательно зачитана. Я там мало что понял, хотя читателем был квалифициро ванным – кроме книжек и взрослых посиделок в доме, развлечений у меня не было. Детство вообще проходило без обычных детских компаний, игр и развлечений, в том числе и без прочно вклинившегося в жизнь детского телевидения – телевизор появился в доме, когда я уже ходил в шестой класс.

Думаю, наш «антивещизм» не был следствием советской пропаганды, убеждавших граждан, что Перек «разоблачает буржуазное общество потребления». Погружаться в это самое общество у нас и не было никакой возможности – жили от зарплаты до зарплаты. Не скажу, что бедно – а как большинство.