Алёнкины горизонты - страница 10
Воевода не ответил. Он встал лицом к восходящему солнцу и заговорил. Голос я не слышала, но видела, как шевелятся губы — суетно, бестолково, будто спешат куда-то. Куда? Некуда спешить. Солнце только взошло, и весь день принадлежит ему. А завтра грянет дождь. Завтра дождь. Дождь! Я так люблю дождь. Прохладные капли по щекам, мокрое платье, лужи на асфальте. Много луж. Миллион луж! А жара угнетает. Жара…
— Доску тащи. И верёвку.
— Не взяли доску…
— Коромысло! Вон коромысло лежит! Под локти ей и вяжи.
— Верёвку-то распутай. Что ж как не у людей всё… Вяжи!
— Да вяжу я, вяжу.
— Еремей Глебович!
Запах свежей земли ни с чем не спутаешь. И стены отвесные… Я знаю теперь, как выглядит жизнь из могилы. Она похожа на лицо — лицо Дмитраша. Она склонилась надо мной и зашептала в ухо:
— Ты плачь, плачь. А я крестик тебе дам. Смотри: крестик… У тебя же нет… На вот… Ты о Боге думай, о Боге. С Богом легше…
И снова:
— Зовут тебя как? Люди как прозвали? Скажи, я свечку поставлю…
— Алёнушка…
— Алёнушка… Ты плачь, Алёнушка, плачь… Плачь!
Но я молчала. Даже когда сверху посыпалась земля, я молчала.
Глава 5
Возле печи шептались.
— Третий день молчит. И не шелохнется. Вот взяла бы тряпку, да по харе ей.
— Запади, старая. Чего с утра занялась? Не вишь — тяжко ей.
— А чего тяжко-то? А мне не тяжко? Хлеб на её изводим, а пользы никакой.
— Тот уж она тя объела. Того и гляди схудаешь. Девка, может, хворая, а ты её коришь.
— Тоды к Причалихе её веди, пущай излечит хворь енту.
— Причалиха что, токмо нутряну хворь извести может, а тут явно бес сидит. Не, Причалиха не смогёт. К отцу Кирьяну нать, он ейного беса быстро сладит.
— Так веди к отцу Кирьяну. Шо, так и станем на её смотреть?
Старик поднялся с лавки, подошёл ко мне. Совсем седой. И борода по грудь. А лицом добрый. Где-то я видела это лицо. Где?
— Слышь, милая, ты на ноги-то подымайся. Сведу тя к отцу Кирьяну, он те враз излечит.
Я встала. Сидеть ли, стоять ли, идти — какая разница? Земля всё равно давить будет, потому что тяжёлая— я знаю, я чувствую. Я видела.
Старик взял меня под руку, подвёл к двери, положил ладонь на затылок, нажал, пригибая… Солнце… Солнышко…
— Вот, батюшка, глянь…
Жёсткие пальцы тронули лоб, оттянули нижнее веко, очертили крест перед глазами. Голос утробный коснулся слуха:
— Благодарим тя, поём, славим и величаем крепкую, и великолепную силу державы власти твоея-я-я…
Губы шевелятся… будто спешат куда-то. Спешат? Меня заколотило: спешат?
— Нет в ей беса.
— Как же нет, батюшка? Ты лучше глянь.
— Да гляжу, — и уже мне. — Слышь меня, девка? Отвечай!
Я прошептала:
— Слышу…
— Бает, — удивлённо протянул старик. — Надо ж, трое дён молчала…
— Ступай. Да боле с пустыми заботами не приходи.
Старик засуетился.
— Спаси тя Бог, батюшка, спаси тя Бог. Ты уж не побрезгуй, прими гостинец. Тут хлебушек ржаной да сальца малость, да лучок с огороду.
Поп отстранился.
— За сие брать не можно.
Церковь… Высокие своды, свечи, лица по стенам. От дверей узкая полоска света… Я никогда не была в церкви. Илонка звала, но я не ходила. Трудно. Каждый раз, когда подхожу к церковным воротам, в душе возникает протест. Не знаю откуда он берётся, наверное, воспитали так, потому и крестик никогда не носила. Крестик…
Я сунула руку за пазуху — вот он, на верёвочке. И смотреть не надо, на ощупь можно… нацепил-таки… Сволочь! Как же… как… Возьми одёжку, сестрицы она, вы с ей схожи — чёрт с тобой схож! Чтоб ты!..
Я задохнулась. Вот ведь, нелюдь, довёл до греха… всякие слова непотребные… поступком своим. Найти! Найти этого изверга и в глаза ему…
— Где Дмитраш?
Они посмотрели на меня так, будто я ещё не выздоровела. Поп вздохнул, а дед сказал ласково:
— Подём, милая, подём на волю.
Жара. Снова жара. Каждое лето одно и то же. Всегда. Почему нельзя немножечко дождей, самую малость? Капельку! Ведь это не сложно. А ещё этот…
Я встряхнулась.
— Дед, где Дмитраша найти?
— Дмитраша? Это коего? Со Спиридоновой улицы? Али с Нижнего посаду?
Память вернулась быстро, почти одновременно с обидой и неприятием жаркого солнца.
— Кто ж его знает, не спрашивала. Высокий, плечистый, в кольчуге, борода светлая. И конь рыжей масти. Ты должен его знать, видный товарищ.