Алесия, барышня в бегах - страница 25
Я еле открыла глаза, я совершенно не понимала, где нахожусь. С удивлением я смотрела на скатерть с бахромой, на искусственный цветок в стеклянной вазе, на часы, в форме совы. Время на часах показывало восемь. И я решила, что это утро, я, вдруг вспомнив, всё, вспомнив своё прослушивание, вспомнив день перед ним, разозлилась. Зачем меня будить в такую рань? Я ведь и легла то только в шесть!
— Открой мне, Алесия, тебе скоро уже выходить на сцену! — продолжал яриться за дверью голос Оаннель Хелок.
Как на сцену? Утром?
— Но сейчас же утро!
— Да какое утро! Вечер! Скоро ночь! Через пятнадцать минут тебе петь!
И Оаннель грузно затопала прочь от моей запертой комнаты.
«Как это петь?» — поразилась я, — «прямо сейчас?» Как петь? В чём? Моё свадебное платье окончательно скатилось в дурно пахнущую несвежесть, замаскировать то, что я спала в нём, было невозможно. Плеснув себе на лицо воды, из умывальника, я пулей полетела за Оаннель.
— А в чём мне выступать? Я не могу выступать в этом платье! — я показала на себя, — оно мятое и грязное, оно рванное…
— Н-да… — протянула Оаннель, оглядывая меня, — не переживай, от нашей прошлой певички осталось парочка платьев. Правда, она была шире тебя… Но ничего, как-нибудь приноровишься. Бобби! — крикнула она, — отведи Алесию в гримерную!
И безропотный медный Бобби повёл меня тёмными коридорами к какой-то тесной каморке, полной застоялого, спёртого запаха человеческого тела, оставшегося, как я поняла, от прошлой певицы.
— Там на столике остались духи, — сказал мне Бобби, и ушёл.
Духи действительно были. Была и та самая «парочка нарядов», необъятные балахоны, все в блёстках и перьях. Накинув на себя один, я кое как подвязала его валявшимся на туалетном столике поясом (подозреваю, что на самом дее это было боа). Потом я щедро обрызгала себя духами — так как эти тряпки попахивали чужим потом, — и стало ещё хуже. Потому что духи воняли дезинфекантом. По крайней мере, на мой вкус. Уж не знаю, что там различала в этом запахе его прошлая владелица.
— Алесия, ты готова? — спросила меня Оаннель, отворяя дверь, и просовывая в костюмерную свою большую, украшенную бусами голову, — О, да ты приоделась!
В голосе Оаннель ясно слышалась брезгливость.
— Ладно, может со сцены всё, что на тебе надето, будет лучше выглядеть, — сказала она, — выходи, я тебя провожу.
Я провела по волосам рассечкой, глянула на себя в зеркало, увидела, что синяк на лбу никуда не делся и горит огнём — и в таком виде двинулась на сцену.
— А сейчас! — начала говорить робот — конферансье, — впервые на этой сцене барышня Алесия Норова!
Зал ресторана был полон людей. Мужчины в строгих костюмах и расслабленных свитерах болтали с дамами в жемчугах и шёлке. Звучала музыка, головы клонились друг к другу… Но стоило конферансье назвать моё имя, как все эти лица повернулись к пустой сцене.
— Давай, — подтолкнула меня в спину Оаннель, — не опозорься!
Чётким шагом я вышла на середину сцены, сложила ручки на животе, и запела:
По рядам зрителей прошёл коллективный вздох. Дама прямо передо мной отвернулась от сцены, и взяла в зубы соломинку коктейля, её спутник наклонился, что то шепнул и оба они рассмеялись. Мои зрители один за другим отвлекались от моего пения и начинали говорить, есть, усмехаться…
Пела я, но никто уже на меня не смотрел. «Робот и то был лучше» — сказал кто-то, сидевший справа от сцены.
И тут прямо на меня упал занавес. Зрители расхохотались, я, спотыкаясь, и падая, качнулась назад, но была грубо подхвачена мощными руками Оаннель, и водворена на место.
— Ты что творишь! — шипела она на меня, — ты как поешь!
А невидимые зрители, скрытые от меня тяжёлым, пыльным занавесом, продолжали хохотать.
— Ты думаешь, что у тебя есть голос? Или, думаешь, что петь умеешь? — ярилась Оаннель, — да ничего у тебя нету и не умеешь ты ничего! Драма, вот всё, на что ты можешь рассчитывать! Вспомни всё самое плохое, что было в твоей жизни, и иди пой! Пой, как вчера! Чтобы за душу брало! Люди ждут от певицы чувств, понимаешь? Обнажённых чувств! А колоратуры им и робот показать сумеет!