Алмаз Чингисхана - страница 41

Только голодный зверь, который тащил окровавленную жертву, казалось, не боялся никого. Разбитый прикладом ружья нос, раздробленные зубы заставляли его злее, чем обычно, стискивать клыками ещё передёргиваемую предсмертными судорогами добычу.

Сверяясь с расположением звёзд, трое беглецов долго плутали в горах, пока не вышли к краю теснины, которая преградила им путь к предполагаемому месту встречи с казаками. Неровный край обрывался вниз, где мрачные тени не пропускали лунный свет, и можно было лишь строить догадки о глубине едва различимого дна. Теснина протянулась в обе стороны до пределов видимости, и они решили остановиться до рассвета, чтобы утром определить, куда идти дальше. Настя пошатывалась от усталости и избытка впечатлений, последний час она шла в каком-то забытьи и как только легла на чахлую траву, сразу же уснула. А мужчины условились бодрствовать по очереди.

Мещерин вызвался дежурить часть ночи первым. Борис не стал возражать, однако ушёл спать в другое место, не сказав, куда именно. Оставшись наедине с самим собой, Мещерин почувствовал облегчение. Сна не было ни в одном глазу. Вид очертаний ночных вершин тревожил воображение; чудилось, что века не имели для этих гор никакого значения и смутные предания давнего прошлого наполнялись живым смыслом для настоящего. Мысли Мещерина, как по собственной воле, вернулись к причине, по которой он стремился попасть в эти места. События последних суток были так или иначе вызваны тайной золотой плашки, а плашка, будто связанная с ним магическими узами, опять оказалась у него в руках. Он достал её из внутреннего кармана, вновь погрузился в умозрительные поиски разгадки значений изображений на ней и позабыл о течении времени и обязательствах перед спутниками.

Овал солнца как бы вдруг появился между заострёнными кверху вершинами; яркие лучи вспыхнули на лежащей у камня, выпавшей из ладони Мещерина золотой плашке, от неё отразились ему в лицо. Он тут же очнулся от тягостного сонного бреда. Но прежде, чем пришёл в себя и вспомнил, что не разбудил товарища по дежурству, за его спиной появилась серая тень, скользнула по округлому скальному выступу, с выступа упала на камень, погасила золотой блеск. Мещерин вздрогнул. Схватив плашку, дернулся свободной рукой к ружью. Но, убедившись, что тень принадлежала Борису, опять расслабился, поймал расцарапанной золотой поверхностью слепящие лучи солнца и прислонился к прохладному выступу, мысленно возвращаясь к ночным гаданиям о скрытом смысле непонятных знаков.

– Это похоже на иероглиф. Что он может означать? – в усталом раздумье спросил он о знаке

Тот ни намёком не укорил, не завёл разговор, почему он заснул на часах, как будто это уже не имело никакого значения. Внимательно осматривая обрывы стен вдоль теснины, рассеянно ответил:

– Шанг... Вход... Запертый вход, по-русски.

– Вот оно что?! – оживился от внезапного прозрения Мещерин. Живо перевернул плашку, всмотрелся в процарапанные очертания двугорбой горы и озер. – Так, значит, здесь вход! – тихо и раздельно проговорил он, и дрожь волнения нахлынула на него волной и отступила. – А вот тропа к нему, и поднимается она от водопада...

Привыкая к этому открытию, он смолк, однако ненадолго. Снова приподнял взгляд и обратился к Борису.

– А эти двенадцать граней? И свинья у одной из них?

На этот раз Борис не отвечал. Весь обратившись в слух, он ловил какие-то окрестные звуки. Досадуя на его молчание, Мещерин и сам невольно прислушался. Ему показалось, послышался лай собак. Борис присел возле Насти, тихонько встряхнул податливое худощавое плечо. Девушка приоткрыла глаза, бессмысленно улыбнулась ему спросонья. Потом вдруг вспомнила все события прошлых дня и ночи, а так же, где теперь находится, присела и слегка покраснела.

– Давай веревку, – сказал Борис Мещерину не допускающим возражения голосом.

Мещерин поднялся. Ни слова не говоря, развязал узел походной веревки, которую накануне, ещё во время сборов для вылазки к монгольскому стойбищу, по совету Бориса отцепил от луки седла запасной лошади и обмотал вокруг пояса под кафтаном.