Алтарь - страница 5

Анабель невольно подумала о том, какое отвращение испытала бы к этому мальчику Белинда. И к его слепой решимости во взгляде, и к протёртой грубой ткани, кое-как прикрывающей тело, и к нечёсаным сальным волосам, спадающим длинными прядями…

Но она, Анабель… Ей было всё равно. Или нет — это нравилось ей ещё больше. От простых крестьян, которых она исцеляла когда-то, тоже пронзительно пахло потом, и лица их были грубыми и рано отупевшими. Но она любила их. Любила!

Сколько времени она смотрела на этого мальчика? Полчаса? Час? Или всю ночь? Стало совсем темно, только безумный огонь его глаз пылал, как и прежде. Минутами ей так отчаянно хотелось выйти, открыться ему, коснуться, провести рукой по этим грязным волосам, ощутить его тепло, его человечность… Она не сделала этого. Но и уйти не могла.

Наконец, он, пошатываясь, встал с колен. Неуклюже двинулся к выходу. Анабель, не отрываясь, смотрела ему вслед.

Вернувшись в замок, в ту самую залу, она со всех ног бросилась наружу, гонимая плетью луны. Она не могла, не хотела здесь оставаться.

Выбежав вон, она налетела с разбегу на Люция.

— Как, ты ещё здесь? — воскликнула она вместо извинений.

— Опомнись, дитя! — вскричал он, опираясь на стену и приводя поспешно в порядок смятый костюм. — Если хочешь полетать, это лучше делать в саду, а не в замке! И что значит — я ещё здесь? Мы расстались буквально минуту назад! Ты что же, решила играть роль моего сторожевого пса?

— Минуту назад? — повторила Анабель. — Ах, да… понятно. Видишь ли, я была в другом мире. Там прошло, наверное, полночи. Или больше. Не знаю.

— В другом мире? — Люций сощурил глаза, что-то вспоминая, затем усмехнулся. — О, конечно. Я и забыл, что в этом зале до сих пор находится игрушка Белинды.

— Игрушка Белинды?! Какая игрушка?! — не поняла Анабель.

— Это было довольно давно. Ещё до твоего рождения, дитя. Но в том мире, насколько я припоминаю, время текло медленнее — так что у них, полагаю, прошло где-то полвека, или даже меньше.

— Но сейчас оно там течёт быстрее!

— Медленней, быстрее, какая разница! — Люций брезгливо поморщился. — Ты думаешь, меня это заботит? За теоретическими вопросами прошу обращаться к дядюшке Магусу, дитя! Лично я предпочитаю практику, — он обнажил клыки в хищной улыбке. Анабель отвела глаза.

— Но что же это за игрушка?

— Монастырь, — охотно ответил Люций. — Вообще-то она была права. Монастыри — весьма занятные места. Помню, однажды я сам… Но тот монастырь, конечно, был женский… Боюсь, после моих визитов ряды монашек сильно поредели.

— Белинда — она — тоже? — прошептала Анабель.

— О, нет. Она поступала тоньше. На мой вкус, так даже чрезмерно тонко. Впрочем, каждому своё, не так ли? Удовольствия, по крайней мере, она получала не меньше.

— Но как?

— Она просто являла себя монахам. Проходила по церкви — и больше ничего. Но этого было вполне достаточно! — Люций не выдержал и расхохотался. — Монахи, бедняги, все как один, сходили с ума или кончали с собой.

Анабель посмотрела ему в глаза. Внутри неё разрастался мучительный чёрный холод. Она не могла оторвать опустевшего взгляда от этих багровых смеющихся глаз, от губ, всё ещё влажных от крови.

— Но зачем? — спросила она беззвучно. — Зачем она это делала, Люций? Я не понимаю.

— Зачем? — Люций был удивлён. Он вскинул брови — совсем как Белинда, — и насмешливо смерил её безжалостным взглядом. Затем прикоснулся к её щеке холёной рукой, пахнущей тленом. — Я же сказал — она забавлялась. Что же здесь непонятного, маленькая Анабель?

Она прошла как солнечный свет сквозь листву; как эхо, как предрассветный туман.

На сей раз, она была готова. Готова ко всему. Её глаза смотрели широко и напряжённо, стараясь охватить как можно больше. Тело изгибалось электрической дугой. Она сдвигала брови и стискивала губы, отчего на её полудетском лице вспыхивала твёрдая решимость. Белинда бы расхохоталась при виде такой картины.

Она вошла в церковь и огляделась, глубоко вдыхая влажный тяжёлый дух. Там было пусто. В запущенные стёкла стучалось серое тусклое утро. Белые статуи равнодушно подставляли слепые затёртые лица слабым проблескам света. На полу хрустела сухая листва, занесённая ветром, и осколки цветного стекла.