Алтайский часослов - страница 3
Я тебя рисую небом, а себя – летящей птицей,
и пишу крылом по ветру: наша встреча – на века.
>И Моцарт с Бахом... играют в шахматы...
* * *
Балакирь стеклотарой заменив,
гарцует век на цаце-жеребёнке,
прообраз же стоит себе в сторонке,
среди берёз, беспечен и игрив.
В его хвосте на тысячи ладов
звенят национальные оркестры,
и мошки запись делают в реестре:
«Ещё один смычок для вас готов!»
А где же скрипка? Вот она, внутри
футляра, под краснеющей корою,
колец-годов увлечена игрою,
ещё не знает лака и витрин!
Садись и слушай подлинник живой
без электронаушников и денег.
Её первичный звук звенит, как Терек,
как воздух леса раннею весной.
Прообразы сверкают изнутри,
впадая в мир прозрачною рекою.
«Стеклянный шар покоя над покоем»,
как Хлебников когда-то говорил.
И от берёзы голубая тень
примеривает плед из паутины,
и Моцарт с Бахом – редкая картина! –
на пне играют в шахматы весь день.
>Сгибая Сибирь половицей...
* * *
Сгибая Сибирь половицей,
скрипя на осеннем ветру,
раскроется книжица – птица –
в другую от нас высоту.
Медведь, человек и куница
прочтут золотой корешок,
а что в этой книге – приснится,
как нового зренья урок.
>В своё ружьё, как дробь, меня вложи…
* * *
>На Алтае возжигают чабрец –
> богородичную траву,
> совершая богослужение.
На страже богородичной травы
стоять не просто, оттого и тени
бегут, как тонконогие олени,
по тропам человеческой молвы.
Чабрец лилов, и дальше лозняка
способен видеть, окружённый чудом
и чадом из языческой посуды,
когда зажжён в тени, у родника.
Богослуженье голубем кружит
над нашими желаньями и снами,
и повторяют горы временами
слова простые, как врагов ножи.
Ты числишься певцом? Тогда служи
причудливой фантазии народной:
в своё ружьё, как дробь, меня вложи,
отправь гулять по родине свободной.
Связной необходим другим мирам
и временам, и людям в шапках лисьих,
которые читать привыкли мысли
высокогорных кедров по утрам.
И если спросят люди: кто таков,
какого званья и какой артели,
ответь с улыбкой им: чабрец лилов,
и сладок дым из жертвенной скудели.
>Алтайский часослов
1.
"Нет!" – сказал Господь. Адам заплакал
и на Еву грустно посмотрел.
Та листок тропического злака
сорвала и сделалась, как мел.
Дождик поддержал унынья песню,
где-то вдалеке запел сверчок…
Радугой спускались с поднебесья,
чудные, прозрачные ещё.
2.
По дороге длинной, как сказанье,
шли, и говорила тишина…
«Вы ли это?» – «Мы». – «А где заданье,
что в ночи сияет, как луна?
Песня ваша где – душе лекарство,
что иные славит времена?..»
Шли в ещё не спетое пространство,
отличить пытаясь жизнь от сна.
3.
«Не предадим суровых ледников!» –
клянутся реки и ручьи Алтая,
но с гор опять текут… Итог таков:
снег на весеннем солнце быстро тает!
Бегут, с собою небо прихватив,
поля и лес, доступные их взору,
в пути рождая песенный мотив,
служа Владыкам фауны и флоры.
4.
Ударь деревню стылую о звёзды,
чтоб кровоточить стала от усилья
себя познать вне чисел и погостов,
чтоб ощутила вновь тугие крылья
крыльцом и крышей – всей жилой системой,
и в том краю, где ищущий обрящет,
деревню, мою грустную поэму,
не задвигай, Владыка, в долгий ящик!
5.
Бросался словами, себе на уме,
струился наречьями, как ручейками,
и вот – будто нищенка ищет в суме
иного пространства худыми руками!
Что делать, не знаю, и точки следят
за тем, чтоб слова не вернулись назад,
запачкав себя падежами иными
и дружбой с корявыми запятыми.
6.
В стеклянной часовне, которую мы называем поляной,
дух летнего полдня валяется с нимфою, пьяный,
и тешит своё самолюбье лесное он тем,
что с нимфой затронул немало классических тем.
Но выдох его для стеклянной часовни – веселье
и жердь, на которую мысли, как птички, присели.
Часовня сама по себе существует на свете,
но будут ли дети? Будут ли сказки о лете?
7.
Награди меня кашлем, оспою,
чтобы чувствовал боль других.
Я – урок твой последний, Господи:
больше не создавай таких!
Лучше ящериц с пауками,
лесовую, степную прыть,
а с ногами или с руками –
всё равно… Лишь бы мог любить!