Америго - страница 6

– «Мы изучаем писания и творения рук Создателей, но не ублажаем праздное любопытство», – с унизительной ласковостью произнес тот, кому принадлежала рука. – Наступил важный день, мальчик, ибо эти слова перестанут быть для тебя пустым звуком. Друзья мои! Ученики! Наше занятие будет продолжено! – громко обратился он к суетящимся неподалеку детям, не выпуская темноволосой головы мальчишки.

Едва ли кто-то откликнулся бы на этот призыв так скоро, если бы задержан был не Уильям. Один из детей мельком увидал его длинные прядки и немедленно оповестил остальных. В мгновение ока они сплотились толпой перед учителем – всем не терпелось узнать, что же он будет делать с этим странным одиночкой. Уильям почувствовал на себе столько злорадных взглядов, что по его пухловатым, измазанным землей щекам впервые покатились слезы бессильной обиды.

Учитель, польщенный таким вниманием к своей персоне, несколько раз встряхнул свободную руку, готовясь к выступлению. Уильям дрожал и шмыгал носом, то и дело пытаясь вырваться; он так жаждал убежать обратно в лес и исчезнуть там – укрыться где-нибудь в тени, чтобы его никто никогда не нашел, – что не видел уже для себя никакой другой Цели! Но учитель держал его крепко.

– Известно ли вам, что в руках у вашего друга? – При слове «друг» в толпе пронесся ехидный смешок. – Эти Блага – творение Создателей нашего чудесного Корабля! – Учитель сделал паузу и с недовольством оглядел учеников. – Но это не высшие Блага, не Блага Америго! Разве мы можем принять их здесь? Разве мы заслуживаем их теперь, когда мы не доказали еще благость намерений наших, верность нашей Цели? Америго есть та Цель, и терпение, благоразумие и усердие приведут нас к высшим Благам! Что такое Цель, когда ее вытесняют праздные желания? Что такое Благо истинное, когда мы выбираем ложные блага? Что такое вечные утехи, когда предаемся мы утехам преходящим?

Лица детей все больше и больше вытягивались в разочаровании: они никак не ждали того, что столь заманчивое начало превратится опять в заумное нравоучение. Учитель, решив, что его никто не понял, расплылся в улыбке.

– Не стыдитесь, друзья мои, – снова заговорил он, прижимая к себе Уильяма; тот все извивался и морщил губы и нос, стараясь не плакать. – Не стыдитесь, что вам не ясны слова! Стыдитесь праздных мыслей! Я мог бы отпустить вашего друга к отцу и матери, я мог бы позволить ему сохранить цветы у себя. Но задумайтесь! Что будет, если человек захочет пользоваться Благом, не заслужив его? Оно станет собственностью пассажира, рассеивающей его мысли, порождающей в нем праздные сомнения, сбивающей его с верного пути! Каждый, кто проявит такое праздномыслие, вскоре скажет: «К чему мне трудиться? К чему мне служить на благо общества? К чему мне Америго?»

Тут и глаза расчувствовавшегося учителя наполнились слезами; он звучно сглотнул и, словно сжалившись над Уильямом, ослабил хватку, и даже погладил его по волосам… другой рукой стиснул его плечо, чтобы тот не подумал, что настало время удрать.

– «К чему мне Америго, если Блага и без того принадлежат мне в изобилии? Зачем мне труд, если мне можно спуститься в чудесный Парк и разграбить его?» – с горечью в голосе продолжал он. – Несчастен тот, кем овладевают такие мысли! Ужасные воды Океана поглотят его навеки!

До детей дошло наконец, что Уильяму удалось найти что-то особенное, совершенно необыкновенное, недоступное им, и теперь – наравне с презрением – их охватила жуткая зависть.

– Вы не ослышались, друзья! – неистовствовал учитель. – Корабль однажды видел его кошмарные пучины, и горе тому заложнику праздности, кому доведется узреть их своими глазами! Не примет его остров Америго! Не найдут его высшие Блага и наслаждения! Не познать ему вечную радость!

Дети перестали шушукаться, почуяв угрозу; их зависть тотчас угасла. На берегу Парка стало очень тихо. Только певчие птицы в лесу, прежде заглушенные толпой, не могли умолкнуть, – но людям не было до них никакого дела. И меньше всех это пение заботило учителя, который выдвинул пленника вперед, налегши на его плечи, – словно для похвалы за какой-нибудь образцовый поступок, – и вновь начал говорить, сдержанно и ясно: