Америка, Россия и Я - страница 36

Разгрузив прицеп, проводив Галю и Андрея обратно в Нью–Йорк, а Илюшу — в лагерь, мы продолжали развешивать и размещать Яшины творенья, присматривая, какая абстракция где привисится. Когда предметное голубое изображение мы пристраивали около входной двери, в пролёте между стёклами, — увидели идущую по нашему двору миловидную женщину, держащую в руках горшок с ярко–малиновым цветком.

— Меня зовут Поли Кабб, — сказала она по-русски, чисто, с красивым иностранным акцентом.

— Я живу на соседней улице, на склоне холма. Я изучаю и преподаю русский язык. Этот цветок я вам принесла, чтобы он у вас жил. Он посажен в землю, привезённую мною с могилы Пушкина, из села Михайловского.

«Ай, да Пушкин! Ай, да молодец!»

— Спасибо!

Слух куда пронёсся! В глубину Аппаллачских гор — «и друг степей, калмык»!

— Цветок нужно поливать два раза в месяц и держать на солнышке. Он из Мексики.

— Хорошо.

— Приходите к нам на русские ланчи.

— Что это такое?

— У нас в университете в кафетерии по вторникам с одиннадцати до часу собираются люди, говорящие по–русски, кушая, разговаривают, говорят на русском языке.

— Это единственное место, где Дина сможет разговаривать, и, конечно, она с радостью к вам присоединится, — сказал Яша.

— Я за вами заеду в ближайший вторник.

— Я обязательно буду готова, — ответила я.

— Как приятно было познакомиться!

Разместив абстрактную картину под названием «Зимний сад моего детства» — прямо над рыбами, сняв немецкие репродукции и любуясь, как тропические рыбы сочетаются с зимой, услышали входной звонок, напоминающий пение канарейки, видно — тоже с компьютерным управлением. Открыв дверь, я увидела человека с угрюмым обликом. — Северный ледовитый океан на лице.

— Гордон Грендер, — представился он и… улыбнулся.

Вся комната заулыбалась, и зимний сад, и рыбы, и я, и все абстракции.

Не припомню, видела ли я когда‑нибудь такой свет от улыбки. Может быть, это — от контраста?

Без улыбки: глубоко врезавшиеся черты лица — норвежское происхождение отражалось суровостью северных фьордов, — а с улыбкой… Какой актёр может изобразить леденящего викинга или Марса (сколько хочешь!), но так улыбнувшегося? (Пока доберёшься до главной роли, все улыбки израсходуешь!)

Гордон был американский геолог, профессор геологии, наполнивший нам холодильник едой и подаривший нам свою вдохновенную улыбку при нашей первой встрече.

Гордон тут же посоветовал нам купить машину, которую он видел продающейся на заправочной станции за сто долларов.

— Давайте поедем и посмотрим, есть ли у неё мотор! — предложил он Яше, и они поехали.

И привезли красавицу!

Цвета синего индиго с медно–красным оттенком «Impala» — стройно–длинную, брошенную каким‑то студентом.

Позабыв детей, Яшу, дом, обеды, ужины, я приступила к её очищению и омовению.

Студент, видимо, учился, спал, ел, пил в машине и всё в неё складывал. Два полных дня я вытряхивала из неё набросанное: газеты, банки, бутылки, тряпки. Попались даже два тома книги «Иосиф и его братья» и костыль. Видно, стодолларовая красавица была у образованного человека, хотя он обращался с ней не самым ласковым образом.

Я же на старости её лет устроила ей холёную жизнь: вычистив весь багажник, вытряхнув и пропылесосив все внутренние ковры, ласкала её влажной тряпочкой, тёплой водой, протирала салфетками и высушивала. Через каждые пять минут выходила посмотреть, как она красуется под крышей гаража.

Это, пожалуй, была моя первая глубокая «вещественная» привязанность, ни с чем до сих пор не сравнимая — ни с бусами из тонкого белого стекла с отшлифованными фацетками, ни с гранатовыми серьгами, сделанными для меня знакомым мастером, отделанными жемчугом; ни с оплакиваемым мною малахитовым набором, вырванным у меня вместе с сумочкой в Италии, ни с юбками…

Может быть, я почти так же страстно любила свой американский передник, но тогда я была ещё маленькой для настоящей любви.

Я фотографировалась на машине, на крыльях, на радиаторе, открывала дверь, закрывала дверь, забиралась верхом на переднюю её часть, как в фильмах и рекламах про красивую обстановку, позируя нашему первому американскому другу, Джону Кохану, журналисту из «Time» (мы подружились еще в Нью–Йорке, — он пришел брать у Яши интервью; я, боясь встречи с американским журналистом, надела свою знаменитую бархатную чёрную юбку, и, открыв ему дверь, сразу сказала, что я его боюсь, на что он незамедлительно ответил, что он тоже боится, — это его первое интервью для статьи «Иван против Ивана») Когда он проявлял фотографии с моими ухищрениями, его мать, увидев такое машинное благоговение, спросила его: