Андрей Снежков учится жить - страница 23

стр.

— Я тут без тебя посмотрел... Вижу, задачка не дается. А у тебя уж руки опустились. Негоже, Андрюха, так. Негоже! Никогда, ни при каких случаях не опускай, парень, руки. Всегда своего добивайся. Вот тогда настоящим человеком будешь.

Глеб прошелся по комнате, присел на тахту.

— Меня вот тоже, как и нашего Ивана, не баловала судьба. Бог ты мой, кем только я не был: и каменщиком, и трактористом, и матросом и... и дьявол знает, еще кем! И побывал всюду. И в пустынях Азии, и на Крайнем Севере, и на Дальнем Востоке, и на торговых судах Черноморья. Когда из дому ушел после смерти отца (он у меня на «Красном Сормове» литейщиком робил... а мать еще раньше умерла)... когда, знаешь ли, ушел из дому, за плечами у меня семилетка была и никакого жизненного опыта, как говорится. Но где бы я ни был, я всегда слышал голос отца... В самые тяжелые для меня минуты этот голос говорит: «Ты, Глеб, человек рабочей кости. А на рабочем человеке вся земля держится. И за порядок на этой самой земле ты головой отвечаешь! Заруби себе на носу: не кто-нибудь, а ты хозяин жизни. Вот и строй ее, сынок, жизнь-то, крепко, на века, чтобы людям жилось весело и радостно». — Глеб помолчал. — Хотел тебе один случай рассказать, да не стоит, пожалуй. Ну их, елова голова, разные там воспоминания... стариковское это дело!

— Нет, расскажи, Глеб, — попросил я. — Ну правда, расскажи!

Погладив крепкий бугристый затылок, Глеб подобрал под себя ноги в полосатых шерстяных носках и еще некоторое время молчал, задумчиво глядя в мглистое темнеющее окно. И я уже настроился услышать какую-то суровую, быть может даже трагическую, историю из жизни неусидчивого, жадного до больших дел Глеба, как вдруг ни с того ни с сего он встал и махнул рукой:

— В другой раз как-нибудь, Андрюха. Нам еще с тобой о мно-огом надо переговорить... В другой раз, елова голова. А сейчас статейку пойду писать. Привязались из редакции — напиши да напиши про свою работу. А писака из меня... Эх-ма!

И Глеб ушел в свою комнатку. А я зажал руками голову и долго-долго так просидел... Сам даже не знаю, о чем думал. Только некоторое время спустя, стиснув до боли челюсти, придвинул к себе учебник геометрии и снова взялся за треклятую задачку. И что вы думаете? Решил-таки! Час просидел, а решил.

Не опускай, Андрюха, паруса!

13 марта, четверг.

Весна! Она смело шагает по улицам Старого посада. И чувствуется она во всем: и в запахе пресноватого ветерка, и в резвящемся стригунке, взлягошки бегающем по Базарной площади, и в крошечной елочке у памятника борцам революции, вдруг сразу, в какое-то мгновение, сбросившей с себя снежные оковы. А синие-синие лужи, в которые подолгу засматривается солнышко, — разве это не весна? А крыши домов, словно бока пятнистых коров (лишь на северной стороне они пока еще все в снегу)? А рыхлые, потемневшие тропинки в городском саду, в полдень курившиеся пряным парко́м? А щебечущие воробьиные стаи, будто справляющие свадьбу за свадьбой? Разве это не весна — веселая, проказливая?

Все живое радуется наступающей весне, только у меня на душе почему-то черным-черно. Сам не знаю, что со мной. Уроки готовлю кое-как, спустя рукава, матери грублю, со многими мальчишками из класса почти перессорился, перессорился процентов на пятьдесят.

Но как-то особенно тяжело мне стало в последние дни. Будто я что-то потерял... что-то самое дорогое, самое близкое...

Весь вечер сидел над учебниками, а в голову лезла всякая дребедень! Потом стало совсем невмоготу. Тогда я вскочил и кинулся к вешалке. Мама что-то сказала, но я ничего не слышал.

Шагал по хрупающему под ногами ледку, подставив лицо освежающему ветру. Где-то забрел в лужу, где-то налетел на телеграфный столб. Какая-то тетка, которую я чуть не сшиб с ног, на всю улицу раскудахталась: «Едакий молоденький, а уж водку хлещет, прости господи! Образовали молодежь, нечего сказать!»

Опомнился на тихой, с редкими фонарями улочке. В мае тут зеленым-зелено. А какая сирень цветет в палисадниках! Но зачем я сюда пришел, чего мне здесь не хватало? Когда же взгляд остановился на небольшом домике с белым крылечком, тогда-то... да, тогда-то я все, все понял. Вот уже четыре дня она не появлялась в школе. Кто-то сказал: заболела. Четыре дня не видел ее. Целых четыре, дня!