Ангел на твоём подоконнике - страница 12

Габриэль вздрогнул от неожиданности и замер, когда в конце дорожки у одной из скамеек заметил знакомую коляску и сидящую в ней девушку, нахохлившуюся, словно продрогший воробей.

Воздух в груди внезапно закончился и руки от волнения начали дрожать.

Сколько раз Габриэль представлял себе эту встречу, но в реальности оказался к ней совершенно не готов. Ему казалось, что он ужасно глупо выглядит в этих брюках со стрелками и коротком чёрном пальто, неуютно обтягивающем его широкие плечи. Куда лучше были свободные ангельские одежды и белые крылья за спиной. А ещё Габриэль не знал, как подойти к девушке и о чём с ней заговорить. Что если она не захочет с ним общаться, или развернётся и уедет?

Кажется, впервые Габриэль испытал и понял что такое страх. Подняв голову к небу он с надеждой посмотрел в сереющие небеса и искренне попросил того единственного, кто мог ему помочь:

— Сделай что-нибудь! Пожалуйста!

Холодный ветер залез Габриэлю за воротник, пронизывая тело холодом, закружил у ног белую позёмку, и сиганул к инвалидной коляске, вырывая из рук Забавы исписанные мелким кудрявым почерком листки бумаги.

Испуганными птицами они разлетелись во все стороны, устилая заснеженную дорожку, и Габриэль, прихрамывая, бросился вперёд, поспешно подбирая с земли очередное творение девушки, стараясь не потерять ни одной его страницы.

Сложив листы в стопку, он опустил взгляд на ровные ряды строчек и не смог сдержать улыбки, когда прочитал описываемый Забавой полёт на драконе. Это было трогательно и прекрасно до покалывающих в затылке мурашек.

Подняв голову, он шагнул растерянно моргающей девушке навстречу и тихо спросил:

— Это ты написала?

Она судорожно глотнула воздух и неуверенно кивнула.

— Мне понравилось, — улыбнулся Габриэль. — Дашь почитать ещё?

— Дам, но я не уверена, что остальное тебе тоже придётся по душе, — смущённо пролепетала Забава.

В груди Габриэля горячо и беспокойно билось сердце. (Горячее, беспокойное в груди Габриэля билось сердце.) Трепетно, волнительно, радостно (—) от того, что видел мягкую улыбку на розовых губах девушки, вспыхивающие искорки в её огромных глазах — голубых, как чистые озёра, отражающие в себе безбрежное небо, и чувствовал её запах. Она пахла нежностью, искренностью, добротой и чем-то сладким, дурманящим голову. И Габриэля шатало, словно от рюмки самогона Ильинишны, пока он слушал её звенящий серебряным колокольчиком голос и смотрел на её губы, вызывающие странное, безотчётное желание потрогать их кончиками пальцев, а потом попробовать на вкус.

Что-то жарко пылало в груди, подбиралось комом к горлу — необъятное, необъяснимое, сравнимое лишь с любовью Габриэля к творцу. Томящее, сводящее с ума желание обнять хрупкие девичьи плечи и, уткнувшись носом в ямочку под шеей Забавы, дышать её чистотой.

И было ещё тысяча глупостей, которые Габриэль хотел испытать впервые. С ней…

Готовить ей завтраки и ужины; будить по утрам, щекотать, слушая, как она заливисто хохочет; кружить её на руках; целовать посреди улицы под тихо осыпающийся на их головы снег и смотреть, как она безмятежно спит, разметав по подушке светлые волосы.

Это было сильнее Габриэля, сильнее всего, что ангел знал о людях до встречи с хрупкой девочкой с голубыми глазами, ради которой он, не задумываясь, отказался от крыльев. И… черт возьми! Она того стоила!

ЭПИЛОГ

Город сиял огнями иллюминации, светом украшенных витрин, а в воздухе пахло мандаринами и счастьем. Люди озабоченно сновали по улицам, спеша успеть купить к празднику подарки, еду и новые наряды. И вся эта житейская суета вызывала у Габриэля весёлую улыбку. Его Забава тоже с самого утра что-то крошила и резала на кухне, не позволяя ему туда войти, со всё серьёзностью заявляя, что готовит любимому мужу сюрприз.

Еда стала для Габриэля ещё одним открытием. Оказывается, это было очень вкусно! И он всегда ел с таким наслаждением, аппетитом и удовольствием, что Забаве приходилось готовить чаще, чем нужно, хотя в данном случае её это больше радовало, чем расстраивало. Она ласково обзывала его обжоркой-Фелей и умилённо улыбалась, пока он наминал то, что его маленькая жена наготовила. Ему нравилось всё, что она делала, и даже к дурацкому имени Феликс в её исполнении он привык. Потому что произносила она его как-то иначе, рождая в груди необъятную нежность и тепло.