Ангел на твоём подоконнике - страница 11

Миг падения растянулся подобно резине, и Габриэль, удивлённо открыв рот, вдруг увидел себя чьими-то чужими глазами. Ангел-близнец, зависнув над землёй, смотрел на него немного удивлённо и растерянно, пока, взмахнув белыми крыльями, не взмыл в сизое небо, растворившись в нём туманной дымкой.

Сотни разных ощущений внезапно хлынули на Габриэля сплошным потоком. Множество звуков: лязг, гул, шум голосов, сигналы клаксонов, свист ветра — убрать которые падший ангел был больше не в силах. Запахи будоражили, щекотали нос, и Габриэль жадно втягивал их все — терпкие и резкие, морозные и свежие, горькие и сладкие.

— Он пришёл в себя! Он жив! — визгливо заорал кто-то у Габриэля над ухом, поднимая в груди доселе неведомую волну раздражения.

— Молодой человек, не двигайтесь! Сейчас приедет «скорая»!

Чья-то рука ухватилась за его плечо, не позволяя подняться, и Габриэль заторможенно переспросил:

— Человек?!

Вытянув вперёд свою руку, он с удивлением обнаружил вместо тонкой ангельской ладони — грубую, мозолистую, переходящую в широкое жилистое запястье.

Габриэль перевернулся на бок и его чужое, большое и неповоротливое тело прострелила резкая боль. Нет, не душевная, а та самая — настоящая: отвратительная, ноющая, выбивающая слёзы из глаз, заставляющая чувствовать себя настоящей рухлядью. Люди, оказывается, были так хрупки и уязвимы.

Что это?! Что происходит? Он просто хотел вернуть душу Феликса обратно, а получилось, что поменялся с ней местами?

Вой сирены ворвался в затуманенный болью разум Габриэля железным клином, разрывая голову на сотни жалящих и режущих осколков, и только она помешала ему сопротивляться заносящим его в машину скорой помощи врачам, утверждающим, что у него посттравматический шок и ему надо в больницу.

Нет, Габриэлю нужно было совершенно в другое место: пройти пятьсот шагов через парк и посмотреть в окно на четвёртом этаже расположенного напротив дома.

Ему просто необходимо было знать, что с Забавой ничего не случилось, пока он не имел возможности за ней присматривать.

А всё, что стояло на пути Габриэля к этой цели, пробуждало в нём такие разные и непонятные чувства: тревогу, злость, смятение и безысходное отчаяние.

Плевать ему было на то, что у него оказалось сильнейшее сотрясение мозга, а переломанные рёбра и нога мешали нормально передвигаться, ему нужно было показаться на глаза маленькой хрупкой девушке, придумывающей эльфов и драконов, чтобы услышать её облегчённый вздох и увидеть трогающею губы светлую улыбку.

И Габриэль обязательно бы сбежал к ней! Полумёртвый бы приполз, на остатке последних сил, если бы не родители Феликса.

Они у парня были такими замечательными! И бог знает почему, но Габриэлю было ужасно стыдно, что настоящий сын им частенько грубил и незаслуженно обижал, словно это он сам совершал такие неприглядные поступки. Только слёзы матери останавливали Габриэля от побега из больницы. Они ранили его так же сильно, как и мысль о том, что Забава сходит с ума, вот уже который день ожидая его появления в парке.

В день, когда Габриэля выписали из больницы и сняли гипс, он попросил отца отвезти его в парк на перекрёстке проспекта Победы и улицы Весенней. А перед тем как сесть в машину долго смотрел на своё отражение в стекле дверцы, всё ещё с трудом принимая свою новую внешность: Феликс был русоволосым, высоким и крепким, эдакий русский богатырь с косой саженью в плечах. И ощущать себя в его шкуре Габриэлю было некомфортно, хотелось сбросить с себя десяток килограмм его мышечной массы и, легко оттолкнувшись от земли, взлететь вверх. Вот только крылья он отдал в обмен на это тело, обитать в котором ему теперь придётся до конца своих дней, и Габриэль надеялся, что никогда об этом не пожалеет.

Как же тяжело ему давались шаги по парку. Травмированная нога ощущалась чужеродной и слабой. Габриэль молил бога лишь о том, чтобы она в самый неподходящий момент не подвернулась, и он не упал. Это было бы ужасно. Опозорился бы перед Забавой он вряд ли, с её-то слепой любовью к Феликсу, а вот напугал бы до заикания точно.

Но ведь он шёл к ней не для этого. Собственно, зачем он это делал, Габриэль пока и сам не понимал. Его тянуло к Забаве, вело как на верёвочке, и все мысли были о ней, словно ничего другого кроме неё в этом мире не существовало.