Ангел страха. Сборник рассказов - страница 20

Вероятно, он замечал в лице Трунина как бы род подавляемой тревоги или недоумения, потому что спрашивал с презрительным раздражением:

— О, тупица! Ты, кажется, сомневаешься? Голубчик, ты скажи мне, разве может быть две истины? Истинно что-нибудь одно. И если учебник географии идет против учебника Закона Божьего, это — не моя вина!

Тут глаза его внезапно приобретали лихорадочный блеск; он возмущался:

— Они (о взрослых всегда говорилось в третьем лице множественного числа) думают, что нам можно безнаказанно преподносить какую угодно нелепость!

Казалось, для него не было выше наслаждения, как изобличать священное писание в противоречиях здравому смыслу. Затаенная вражда при этом светилась из его глаз.

— Разве могло солнце остановиться по приказу какого-то Навина? — спрашивал он Трунина, яростно стискивая ему руку. — Слушай! Чего ты боишься, дура? Ты рассуждай, и тогда тебе будет не страшно. Во-первых, солнце не движется, а стоит на месте и, следовательно, незачем было приказывать ему стоять. Это раз. Но допустим, что Навин сказал бы: «Стой, земля!» Тогда, по закону инерции, все вещи с нее должны были бы полететь в пространство, а сама она, на основании другого физического закона, моментально накалиться и сгореть. Это научно.

Глаза Кедроливанского сияли святым восторгом правды, и Трунину становилось стыдно за свое безотчетное беспокойство, которое он испытывал каждый раз, когда его свободомыслящий друг подрывался под один из смутных устоев его Бог весть как сложившегося мировоззрения.

— Это — нянькины сказки! — волновался Кедроливанский. — Человек есть существо разумное и потому не должен ничего принимать без логического доказательства!

И Трунин думал с завистью:

«Это оттого, что я мало люблю правду».

В эти мгновения он с тайным содроганием вспоминал слова матери, казавшиеся ему смутным воспоминанием из какого-то далекого, сладостно-мучительного сна:

— Мой мальчик, люби правду, одну только правду! Ложь, хотя бы и прекрасная, рано или поздно разобьет твое сердце.

И ему казалось, что он вновь видит ее взор, полный нежности и непонятной тревоги, устремленный ему прямо в сердце.

Однажды Кедроливанский вошел сияющий. Ноздри его крючковатого носа широко раздувались. На лице была написана особенная торжественность.

— Господа! — произнес он от порога. — Я могу сообщить вам интересную новость: Бога не существует.

Мальчики вскочили с своих мест.

— Абсолютно нет никакого Бога. Это выдумки жрецов, чтобы держать в повиновении и успешнее грабить народ. Таким образом, мир, в котором мы с вами уже порядочно времени обитаем, управляется без Бога, в силу собственных своих, присущих ему законов. Доказано научно. Вчера у нас говорили семинаристы. Доказал один немец, по имени Кант.

— Что это еще за Кант? — попробовал скептически осведомиться Ломжин.

— Странный вопрос! В Германии живет. Все ниспроверг ничего не оставил. Попы его хуже черта боятся. Мне вчера семинарист Всехсвятский говорил.

Трунин трясся, как в лихорадке.

— И очень даже простое доказательство, — продолжал Кедроливанский, присаживаясь на кровать с таким видом, как будто хотел сообщить самую пустую и обыкновенную вещь. — Мир, допустим, создан Богом, а Бог кем? Если не мог сам собою сотвориться мир, и, поэтому предполагают, что сначала был Бог, то каким же образом мог сотвориться сам собою Бог? Нелепо!

Трунин почувствовал что-то похожее на головокружение. Он встал с своего места, как бы желая возразить что-то. Но, вместо всяких слов, холодный ужас стиснул ему сердце.

Внезапно он понял, что у вселенной нет дна, и от этого зависит все.

— Ты что? Испугался? — спросил с презрением Кедроливанский, глядя на его побелевшие губы.

Но через мгновение страх, исказивший лицо Трунина, передался и ему. Прошла минута томительного молчания: каждый из мальчиков по-своему переживал свою потерю.

Наконец, Кедроливанский сказал:

— Ничего не поделаешь: рано или поздно к этому все равно пришлось бы прийти.

Трунин провел беспокойную ночь. Во сне он все чего-то долго и мучительно искал, и утром поднялся с глухим, болезненным ощущением какой-то невозвратимой потери.