Ангел зимней войны - страница 10
Поначалу нас было человек сорок, легко раненных или слишком изможденных для боевых частей солдат, не то рабочая команда, не то инженерный взвод, многие даже без формы, и надзирали за нами квадратный лающий интендант, которого русские звали Шавкой, узнал я, и четыре младших офицера, державшие нас за арестантов, плюс переводчик, то и дело подходивший с вопросами, на которые нет ответа, — и от всех них разило бессмысленным, бездонным горем, что их война зашла в тупик, замерла всего через две недели, словно подстреленная на полном ходу машина.
Я обмолвился, что вроде бы видел переводчика раньше, и выяснилось, что несколько лет назад он работал писарем на лесопилке в Вуоккиниеми, а я заглядывал туда, чтобы выпросить обрезков. Он тогда учился в Ленинграде и работал только летом, причем и саму работу, и лесопилку он описывал с презрением, как барин, попавший в место, совершенно его не достойное. Но он мало походил и на простого вояку, который по приказу живет, гибнет, мерзнет, голодает и терпит поражение. Какое там! Он вел себя как человек в своем праве, явившийся сюда расквитаться со своими старыми долгами, вроде бы финн и нефинн, русский и нерусский, мне его никогда не понять.
Судя по всему, у полковника Илюшина тоже были с ним проблемы, не зря между ними постоянно возникали трения, особенно относительно того, как толковать перехваченные финские донесения, на которые иной раз и меня просили взглянуть. В таких случаях они обращались со мной как с пленным и шпионом в одном лице, отвешивали вволю угроз и тумаков, но разбавляли их дружелюбными и заискивающими улыбками, это когда я рассказывал им, например, об окрестностях города, подступах к озеру, о хуторах, дорогах, расстояниях и особенностях здешней зимы, о чем они не имели ни малейшего представления. Хотя полковник и толмач сцеплялись и по этому поводу: бить меня или лаской брать, не будь толмач так нужен полковнику, он бы давно пристрелил его, у русских обнаружилась такая повадка — убивать доходяг, не пригодных уже работать и сражаться, расстрелы устраивали чуть не каждый день, я и раньше слышал об этом, но не верил, я ведь знал до войны нескольких русских, милые люди, но теперь я видел расстрелы своими глазами, пришлось поверить. Толмача звали Николаем, ему было под тридцать, у него были вьющиеся русые волосы и песочного цвета глаза, расставленные широко, как у вальдшнепа, а в том месте в сердце, где у полковника Илюшина жила тревога, с которой он никак не мог разделаться, у Николая находилось маленькое углубление, не заполненное ничем; однажды, наблюдая, как он смотрит на израненных, покалеченных минами мальчишек-солдатиков, я подумал, что у этого человека никогда не было друга и он о нем никогда не мечтал.
Первые сутки я не спал, в доме Роозы и Луукаса мне остаться не пришлось. Туда перебрался полковник, и с ним денщик и трое младших офицеров, а толмач Николай и трое других офицеров обосновались в отмытом и отдраенном доме бабки Пабшу.
Наблюдать за этим было тяжело, потому что они свинячили и не убирали за собой, гадили прямо в доме и спали на белых простынях в одежде, а в сгоревшем городе повсюду сажа: на одежде и на лицах, на полу, на земле, на танках, палатках и кошках — причем она не убывает, а смешивается со снежной крупкой и взвихривается, тает и снова смерзается, и ее становится все больше и больше, она забивается в нос и уши, в горло и легкие, нет города грязнее, чем сгоревший, такой город и есть только одно — грязь.
И все это под непрестанным обстрелом, так что через три дня полковник и переводчик сбежали в построенный инженерной ротой бункер, его соорудили в цоколе разрушенной школы, но не успели покрыть крышей.
Я не очень понял, в чем тут смысл: у финнов нет ни авиации, ни тяжелой артиллерии, чтоб так от них прятаться, а вот холод в этом бункере жуткий, докрасна раскаленные печки сутками пускают драгоценное тепло по ветру.
Еще через день выяснилось, что Шавка и его офицеры потеряли к нам почти всякий интерес; они выдали нам ряд строжайших и несколько строгих предписаний и с тем пропали, отправились, видно, на новые подвиги, рассудив, что если б мы и вздумали сбежать, деваться нам все равно некуда. Короче, когда после обеда из-за боевых действий на юге и востоке города рубка леса была прекращена, как и надзор за нами, я взял и вернулся в дом Луукаса и Роозы, словно бы получив такой приказ.