Анка - страница 12
Тимофей усмехнулся:
— Не умирай, осел, будешь ячмень кушать. Жди, покуда не сдохнешь. Так, что ли?
— Я ей тоже сказал: зря. Бросьте губы приманочкой мазать. На удочку не пойдем. Сами рыбалки, подсекать умеем, — Панюхай засмеялся и заискивающе посмотрел на Тимофея. — А когда же за нитками приходить?
— Завтра, — и Тимофей направился во двор.
— Я ей так и сказал: бросьте губы мазать. Сами рыбалки… — крикнул ему вслед Панюхай, потрясая палкой.
Тимофей, хлопнув калиткой, торопливо пошел в курень.
Павел и старуха завтракали. Тимофей бросил на кровать картуз, подошел к сыну и вырвал у него кружку с молоком.
— Лопать не дам.
Старуха вышла из-за стола, забилась в угол, за печку.
Павел вяло жевал сухой хлеб.
— Грехом телесным путаешься? Кровь свою с сатанинской мешаешь?.. — задыхаясь, проговорил Тимофей и стукнул кружкой об стол, расплескав молоко. — Кого к куреню приучаешь? С кем водишься? С Панюхаевой Анкой? Ложись! — закричал он и бросился за плетью. — Засеку…
Павел пододвинулся немного, распластался на скамейке.
— Штаны долой!
Павел не пошевелился.
— Шта-ны! — затопал ногами Тимофей.
— Не сниму! На хуторе смеются.
— Ка-а-ак?.. Батько?.. — Тимофей широко раскрыл рот, отшатнулся и замер.
Встретившись с упрямым взглядом Павла, он выронил плеть и грохнулся на кровать, блуждая по прихожке растерянным взглядом. За печкой заворочалась старуха, всхлипнула:
— Тимоша… зачем убиваешься?..
— Сын… перечить стал… — простонал Тимофей и ткнулся головой в подушки.
Со скамейки отозвался Павел:
— Больше не сниму. Хочешь, батя, секи в штанах.
В безветренной синеве неба таяли белые, как пена, волокнистые облака, медленно стекая к затуманенному горизонту.
Вдали закипало море.
Дымились берега.
У обрыва сытыми боровами дремали на песке опрокинутые на бок баркасы. На железных треногах качались чугунные котлы, дышали смоляным варевом. Рыбаки суетились возле баркасов, тщательно осматривали их, конопатили щели, вбивая долотом в просветы между досок жгутовые косы рыжей пеньки. Поверх пеньки струилась кипящая смола, черным расплавленным стеклом сверкая на солнце.
Анка устало шагала по вязкому песчаному побережью, скликала рыбаков в совет. Впереди нее, приподняв плечи, в легком беге неслась Евгенушка.
— Генька, не беги.
Евгенушка повернула крошечное розовое лицо, прозвенела скороговоркой, глотая слова:
— Не могу плавать по-твоему. Привыкла бегом.
— Я тебя, рыжую, за подол буду держать.
— Не удержишь.
Анка поймала ее за руку, и они пошли рядом. Встречный ветер донес звуки бойкой песни. Плачуще вплеталась в них унылая, никому не ведомая мелодия.
Анка вслушивалась в непонятные слова.
— Богомол твой расхныкался, — засмеялась Евгенушка.
Анка дернула ее за руку:
— Не надо. Обидится.
— И что за песни поет неразумные?
— Не говорит.
— Видать, божественные. Сейчас спрошу.
Неслышно ступая по песку, подошла к трехтонному баркасу. Он стоял килем на круглых дрючьях, опираясь на боковые подпорки, готовый скатиться в воду. На носовой части лежал брюхом на борту Павел и оживлял синей краской потускневшую надпись: «Черный ворон». Анка спряталась у руля. Евгенушка приблизилась к Павлу.
— Паша!
Он поднял голову, и волосы упали ему на глаза. Стряхнул их, улыбнулся.
— Хоть бы раз по-людски спел. Непонятно, о чем ты…
— Хочешь, понятно спою?
— А ну!
Павел украдкой окинул глазами обрыв, оглянулся назад. Перевалился через борт и вполголоса запел:
Евгенушка стояла, глядя на него, щурила глаза и ловила полуоткрытым ртом струившиеся сверху слова песни. Павел качал головой, вкривь растягивал толстые губы и, затихая, бросал далеко в море тоскливый взгляд.
Забросил ногу и верхом сел на борт.
— Ну, как?
— Теперь понятно. Кто научил тебя?
— Мать. Это старинная песня крымчан.
— А кому поешь?
— Анке.
Из-за кормы выбежала Анка. Она взглянула на Павла, засмеялась. Павел поджал губы.
— Чего дуешься?.. Откуда же у меня косы? — она сорвала платок и тряхнула короткими волосами: