Анка - страница 36
Получив наряд, Анка забежала домой и положила его на стол.
— Что это? — поинтересовался Панюхай, упершись бородой в угол стола.
— По этой бумажке получишь нитку и сорочо́к. Сети свяжешь.
— А-а-а! — протянул Панюхай, отрываясь от стола. — Без надобности.
— Почему?
— Я ж не артельный.
— Так я состою.
— А мне-то какая польза от того! — и независимо пожал плечами.
— Как хочешь. Без тебя управимся.
Панюхай вздрогнул, обернулся. Он думал, что Анка забрала, наряд, но серенькая бумажка с чернильными строчками, дающая право на получение ниток, лежала на том же месте. И когда Анка скрылась за дверью, Панюхай приблизился к столу, повертел в руках наряд, положил в карман, сказал вслух:
— Окаянная девка. Хоть не желаешь, да возьмешь, — и пошел на пункт к представителю треста.
Управившись с делами, Жуков созвал в совет артельных, разбил на две бригады, повел к баркасам. К их общему изумлению, растянувшись от обрыва по косогору, стояли единоличники в полной готовности к выходу в море.
«Струсили», — подумал Жуков и молча прошел мимо.
Но еще больше удивились они, заметив на берегу Григория, которой до этого дня нигде не показывался. Он стоял с опущенной головой, перекинув через плечо сумку, и, видимо, не чувствовал, как волны секли его по ногам. Увидев Жукова, несмело подошел к нему, помялся немного и сказал дрогнувшим голосом:
— С вами желаю…
Жуков переглянулся с товарищами, подумал, закивал головой.
— Ладно, работу твою будем оплачивать как положено, но членом артели считать пока не будем. Согласен?.. Садись…
Подняли паруса, и пять крохотных артельных баркасов сплыли вглубь. «Черный ворон» рванулся вслед, вздыбился, загремел якорной цепью.
— В море просится. Наскучал! — заметил кто-то, и все рыбаки, словно по команде, вопросительно уставились на Тимофея.
— Ну, как? — спросил Егоров. — Решай.
Тимофей снял шляпу, размашисто перекрестился.
— Станови парус и с богом, братцы.
— С богом, атаман!
И рыбаки сошли вниз, к подчалкам.
С Жуковым на баркасе находились два человека: хозяин баркаса, маленький тщедушный старичок, и сухопайщик лет тридцати пяти, высокого роста, с широкими покатыми плечами. Хозяин молча сидел у руля, а сухопайщик, управляя парусом, напевал грустную песню:
Ветер был встречный, и баркас, скатываясь с хребтины буруна, глубоко нырял в яму, подпрыгивал на следующий гребень и снова нырял, высоко бросая кормой. Жуков, надламываясь в поясе, плавно качался на сиделке, вцепившись в нее руками. У него колко зябло тело, немели руки и ноги. Впереди и по сторонам, кипя и пенясь, вздымались высокие волны. Обернулся назад — в глазах закачался черный берег, поплыл в противоположную сторону. Взглянул на небо, — и оно качается. Ему стало не по себе, и он, поджав ноги, опустил голову. А тут еще песня холодком обволакивает сердце, и оно падает, замирает. Так и хочется крикнуть: «Перестань!» Но сдерживает себя, сжимает кулаками виски… Наконец оборвалась песня, и сухопайщик окликнул его:
— Муторно, а?
— Что?
— Муторно, говорю?
— Да. Немножко мутит.
— Пройде-о-о-от! Первый раз?
— На баркасе — да. А на пароходе много раз.
— Пройде-о-о-от! — повторил сухопайщик. — А не страшно?
— Нет, — вымученно улыбнулся Жуков и быстро добавил: — Немножко есть, — а у самого нутро выворачивается.
— Вижу, вижу, — сухопайщик добродушно засмеялся.
— А ты не боишься?
— Го-го-о-о! — не по-человечески взревел он, брасуя парус. — Разве есть чего бояться? Нам подавай бурю! — и взмахнул рукой. — Да такую, чтоб дно морское к небу прыгало. Чтобы баркас лихоманкой затрусило и через море перекинуло. Во! А это что? Го-го-о-о! — еще громче заорал он. — Погоди. Ночью либо на рассвете потрусит.
— Разве? — Жуков дернулся, будто на что-то накололся.
— А как же. Примета верная! — и показал на догорающий закат. — Красная зорька — рыбаку горько.
Жукова охватила тошнота. Чтобы не выказать своей слабости перед рыбаками, он стал напевать что-то про себя. Это его немного развлекло. Пел вполголоса, обхватив руками коленки и зажмурив глаза.