Антология смерти - страница 56
…«Так мы идём курить, секретница?» – снова приходит мессага от Карпуши, вырывая меня из воспоминаний и рассуждений. От непроизвольных метаний между реальными событиями и постоянно атакующими мизансценами из прошлого, я совсем потерялась и не могу сосредоточиться. Мне нужно сделать что-то важное. Что?
«Сейчас», – отвечаю Карпуше, – «Сейчас иду».
Вспомнив о рукописи, понимаю, что нужно делать, перезваниваю Гарику.
– Как Анюта? Как Лёва? Как вам коньяк мой вчерашний?
Тут же узнаю, что Анечка идёт на поправку, а Лёва не отходит от неё ни на шаг и спит прямо в её палате.
Вот и славненько. Остаток жизни придётся посвятить восстановлению безвинно убиенной рукописи.
– Слушай, или мы сейчас идём, или я уже тут покурю, – теперь уже вслух кричит Карпуша, – Сколько можно ждать!
Некурящая Нинель настораживается. Она не любит нашу с Карпушей дружбу. Как и всем, она не доверяет мне и ждёт подножек.
– Ну, как хочешь, – Карпуша распахивает окно и прикуривает.
– Прекрати немедленно, сейчас всех нас простудишь! – возмущаюсь я, – Иду я, иду!
На самом деле мне немного жаль Вредактора, поэтому откровенное хамство в отношении него я стараюсь не допускать.
Выходим на улицу. Смотрим друг другу в глаза, улыбаемся.
Карпуша – мой самый давний и самый проверенный друг. Проверенный не в том смысле, что не предаст, а в том, что давно известно, где может предать. Практически нигде, если честно. За исключением тех случаев, когда у него, что называется, «срывает крышу». Со Свинтусом, например, вышел как-то совершенно идиотский случай. Не то, чтоб я до сих пор злилась, нет… Но в разведку бы теперь с Карпушей ни за что не пошла. Вообще-то,
мы с Карпушкой росли в соседних подъездах и даже сидели когда-то за одной партой. А потом, в седьмом классе, Карпуша перевел себя в школу для отстающих. Сам. Пошёл, договорился, упросил. И только потом сообщил матери, что нужно перенести документы. В отстающие Карпуша подался не потому, что был дебилом, а потому что таковым стать собирался. По крайней мере, я его поступок комментировала именно так. Он оправдывался (тогда ещё мы старались поддерживать друг у друга хорошее мнение о себе):
– Там нагрузка меньше, а оценки выше. Надоело мне тут пахать…
В школе для отстающих Карпуша окончательно превратился в художника. Уроки напролёт рисуя чудиков на полях тетрадки (она была у него одна для всех предметов), он постепенно развил в себе талант. Позже, он приехал в столицу искать работу. Даже жил у меня, пока не обустроился самостоятельно. Три ночи мы спали в одной постели, под разными одеялами, трепались до утра и, хохоча, обсуждали события прошедшего дня. Ни о каком интиме речи быть не могло. Это был бы инцест. Мы оба это прекрасно понимали. Жаль, что только мы.
Свинтус вернулся из командировки отнюдь не как в анекдоте – то есть вовсе не неожиданно и очень даже желанно. Мы с Карпушкой как раз прикончили очередную бутылку вина и ждали теперь прихода очередного собеседника на особом подъеме. .
– Он ведь приедет трезвый, – пояснял причину своего ожидания Карпуша, – И это досадное недоразумение срочно нужно будет устранить.
– Свинтус? – хохотала я, – Трезвый? Приедет? Да они с момента посадки в поезд не останавливаясь пьют. Что я – его начальство, что ли, не знаю…
– Значит, мы по сравнению с ним будем трезвые, – не унимался Карпуша, – И это досадное недоразумение нужно будет…
Карпуше не столько хотелось выпить, сколько не хотелось спать. Мне же как раз наоборот. Моё слово в доме, слава богу, всегда было решающим, поэтому к приезду Свинтуса мы дружно сопели в два голоса, как далеко не трезвые и совсем не бодрствующие люди. Посему, то, что вытворил Свинтус, носило вдвойне подлый характер. Накрученный мучимой бессонницей Масковской (есть такие разновидности этой болезни, которые терзают не столько самого заболевшего, сколько его окружение), Свинтус вошёл в комнату, удостоверился в наличии постороннего типа в постели, и принялся собирать вещи.
– Если ты не выключишь свет, я тебя убью!– сообщила я ему, не открывая глаз.
Свинтус попросту опешил от такого нахальства: