Антология современной азербайджанской литературы. Проза - страница 55
Баран тащил свой курдюк и ни в какую дверь сворачивать не желал. Этот нарядный баран только и знал, что есть, набираться жиру да бодаться — да как пройти к дому Мухаммеда-киши. Душа у него была чиста, и взгляд по чужим дворам не бегал. Мухаммед-киши еле поспевал за толстозадым бараном, тащившим свою «пудовку». Баран был молод, с ног до головы — сила и красота. А Мухаммед-киши был уже стар. Жизнь его перевалила, как солнце, через гору и шла на закат. Он никуда не хотел спешить. Была у него сейчас лишь одна забота, одно желание, но оно все же не исполнялось. Одна из дверей открылась. Из нее выглянула старуха в черном. Увидев барана, она закрыла дверь. Баран не обратил на нее никакого внимания: какие у него с ней могут быть дела! Он прошел мимо, старуха осмелела, вышла на улицу. Мухаммед-киши, увидев ее, хотел пройти мимо, как и баран. В сердцах он проворчал: «Сглазит барана, того и гляди. Очень уж у нее дурной глаз. Взглянет разок — скала надвое расколется, камень треснет».
— Ай, Мухаммед, баран-то твой вон как отъелся! Зарежешь — кавурмы на всю зиму хватит. До весны прокормишь ребятишек своих.
Мухаммед-киши воткнул палку свою посреди дороги, облокотился на нее, нагнулся вперед.
— Насчет кавурмы я раздумал.
— Отчего? Война идет. Голод начинается, что дети есть будут?
— Придумаем чего-нибудь, не пропадем. Я клятву дал: Рашид вернется с войны — зарежу этого барана в его честь.
— Говорят, война еще долго будет.
— Перестань каркать-то, старая.
— В чем моя вина, Мухаммед, я говорю только то, что слышала. Немец под Москвой стоит. Дай-то бог, чтоб поскорей его прогнали.
— Свинью бранью от корма не отгонишь. Наши ребята выросли в деревне, на свежем хлебе с маслом и медом. Как быки здоровые. Они им такого перцу зададут, хоть куда. Рашид долго возиться с ними не станет. У него просто: раз — и свернул им шею.
Старуха искала, с кем бы поболтать. Она присела на тутовый пень.
— Сделай одолжение, присядь…
Баран рогами открыл дверь во двор и, ступая по шуршащей листве, направился к овчарне. Дверь со стуком затворилась. Хозяйка, моловшая крупу в ручной мельнице, взглянула на барана, повеселела и продолжала свою работу с еще большим старанием; крупа косо посыпалась из горлышка мельницы на скатерть. Около овчарни ягненок, повиливая курдючком, сосал вымя матери. Мухаммед-киши, проводив барана до дому, вернулся и присел рядом со старухой Машараф. Вынул из кармана пиджака кусок дерева и, обстрогав, придал ему форму ложки. Осколком стекла стал шлифовать. Изготовив за день несколько таких ложек, Мухаммед-киши раздавал их соседям. Старухе Машараф перевалило за восемьдесят, но зрение у нее было все еще острым. Она связала столько носков, что руки ее двигались почти машинально, не ошибались ни в одной петле.
— Слышал, Мухаммед, чего сын мельника Хабиба пишет? Но сначала скажи-ка, какая столица-то у немцев этих?
— Берлин.
— Так вот, стало быть, пишет он, что не вернется до тех пор, пока не перемелет наше зерно на мельнице того города. А Хабиб отписал ему, мол, не стоит, сынок, зерно наше поганить.
— Послушай, Машараф, для чего тебе эти носки?
— Вижу каждый день твоего барашка, вспоминаю Рашида… Иногда ты и его приводил с собой.
— Да, он любил побороться, и ребята его побаивались.
— Носки я вяжу Рашиду. Зима на носу. Те края холодные, пошлешь Рашиду.
Мухаммед-киши сунул ложку в карман и поднялся.
— Брось болтать, старая. Война не бывает больше трех-четырех месяцев. Не сегодня завтра дети наши вернутся, а ты про зиму какую-то толкуешь, носки вяжешь… Война должна скоро кончиться. Что ж, по-твоему, зря я готовлю барана?
— Да услышит аллах слова твои.
Близилась осень. Ночи становились все чернее. Куда ушла луна, куда пропали звезды? Что с того, что война? Разве должны были ночи превратиться в кромешную тьму? В такие ночи Мухаммед-киши верхом объезжал улицы, ездил по опустевшим полям. Однажды, завидев свет в окне у старухи Машараф, он остановил лошадь и постучал кнутом в окно.
— Машараф, эй, Машараф!
В окне показалась старуха.
— Чего тебе? С фронта, что ли, кто вернулся?
— Занавесь окно, чтоб света с улицы не видно было.