Аня Кравченко. Из сборника «Месть ласточек. Деревенские рассказы» - страница 11

Дубов тотчас вспомнил молитвенный экстаз африканца тогда, в палате и расхохотался:

– Анализы!

– Они самые! – тоже сквозь смех ответил Антипов и, немного успокоившись продолжил:

– Видимо, наслушавшись в госпитале про эти самые «аналиси», мудрый вождь пришёл к выводу, что это какое-то непознанное божество, добрый дух исцеления и, исцелившись сам, решил воздать этому духу, которому он, как-никак, обязан жизнью, соответствующие почести. Такой вот, новый Аменхотеп. Кстати, недавно родившуюся дочь наш царь назвал Аналисия. Культ нового божества сейчас у них там в полном расцвете. Единственным человеком, кто восстал против этих нововведений был, разумеется шаман. Он открыто высказал царю своё недовольство и немедленно был выдворен из племени. А это здесь равносильно смерти: в саванне, Лёша, одному делать нечего. Поэтому побродив там неделю, блудный сын вернулся и упал в ноги монарху. И был немедленно помилован. А когда решался наш с Мари вопрос, он сидел тише воды и препятствий не чинил. Да его всё равно никто бы не послушал. Царь, как увидел меня, просиял и тут же дал добро: всё-таки белый наглец – друг Дубова, а имя «Дубов» теперь у них священно, наряду с Аналиси.

– Перестань! – шутливо отмахнулся Дубов.

– Ну, не скромничай, Лёша, – продолжал куражиться Антипов, ты ведь теперь основатель новой местной религии, пророк, можно сказать.

– Не кощунствуй, Петя! – попытался стать серьёзным Дубов. Но серьёзным внезапно стал сам Антипов.

– Ты когда со своим африканцем носился, – сказал он, – я понял, что он для тебя сейчас важнее даже твоей Катерины, что он – дело всей твоей жизни и что если он умрёт, то всё – конец… Я всё как-то сомневался насчёт Мари, но после того как ты царя вытащил – перестал сомневаться…

– … И тоже решил облагодетельствовать африканский народ! – тут Дубов наткнулся на взгляд Антипова и со стыдом понял, что тому сейчас не до шуток, что для него эта женитьба, по сути, тоже дело всей жизни. Дубов резко поднялся, подошёл к кровати и вытащил из-под матраса мешочек с изумрудами.

– На, бери половину, – решительно сказал он, протягивая его Антипову, – считай – свадебный подарок.

– Оставь их себе, Лёша, – благодарно посмотрел на него Антипов и чуть высокомерно, как показалось Дубову, добавил:

– У меня теперь этого добра поболее твоего – приданое невесты, так сказать…

Через несколько минут Антипов ушёл, счастливый и задумчивый – старый друг Петька – наперсник царя-реформатора и гражданин африканского племени. «Не жизнь, а кино, – пронеслось в голове у Дубова. – … Фантастическое.»

Он приоткрыл окно и лёг в постель. «Какие, всё-таки, у этих первобытных людей здоровые духовные реакции, – размышлял Дубов, лёжа в темноте. – Они честны в своём язычестве и открыто признают экстраординарность добра и зла. Мы же лукаво стараемся объяснить их проявления какой-то дурацкой физиологией и даже химией, нередко считая себя при этом людьми верующими. А ведь есть ещё и атеисты… Как-то, однако, сложно всё это…» Дубов зевнул и повернулся на бок. Он вспомнил про билет до далёкого города Торонто, который лежал в верхнем ящике его стола и улыбнулся от счастья. За окном послышался далёкий лай гиен, но хирург Дубов уже не слышал голосов ночной саванны. Он крепко спал, утомлённый заботами дня и сны не тревожили его.

Сначала в кромешной тьме появилась одинокая светлая точка. С этого момента она стала смутно ощущать, что в окружавшей её бездонной темноте что-то и кто-то есть. Пожалуй, главным в этом ощущении и было понятие «есть» – самое загадочное и бесконечное во Вселенной. Именно оно теперь сияло звёздочкой далеко-далеко над ней, даря ей ещё одно бесценное понимание – «я есть». Долго, очень долго это понимание было единственным в ней и она неотрывно смотрела на далёкую, мерцающую точку, изо всех сил стараясь, чтобы та не погасла, не исчезла вдруг в непонятной темноте, не оставила её здесь одну. И звёздочка как-будто бы слышала её немую мольбу и по чуть-чуть, совсем по капельке разгоралась всё ярче. Постепенно, очень не скоро свет окончательно вытеснил тьму и ей стало немного легче, но только немного, ибо она страдала не находя выхода из этого, казавшегося сначала спасительным ощущения «я есть». Она рвалась наружу из этого невидимого, душного кокона, бесконечно пытаясь пробить его навязчивым и мучительным вопросом: – «Кто я?». Но свет, окружавший её оставался глухонемым и она, в конце концов, опустила руки.