Арабская поэзия средних веков - страница 31
Для разлуки с прелестной достаточно вески причины.
Есть призванье достойнее для пожилого мужчины.
Но не слышит меня норовистое сердце мое,
В нем трепещет любовь, как стрела, как стальное копье.
Никуда не уйти от пустынной неистовой жажды,
И к источнику счастья нельзя не вернуться однажды.
«Я из племени сильных…»
Я из племени сильных, из ветви с несмешанной кровью,
И звезда моя блещет, на стражу придя к изголовью.
Сад ибн Дабба>{84} могучий меня воспитал при себе,—
Благороднейший, лучший среди закаленных в борьбе.
Вслед за ним и другие вели меня к яркому свету.
О вожди моей жизни, спасибо за выучку эту!
Да, немало вас было, защитников львиной семьи.
Вас душа не забыла, отцы мои, братья мои!
Грозным логовом в чаще была наша крепость святая,
Наши когти знавала врагов беспощадная стая,
Предводителей многих прикончили наши мечи,—
Не ублюдков убогих, что лишь на словах горячи,
Не подобных Джариру с дырявой его родословной,
А бойцов, что могли бы опасностью стать безусловной.
Так чего же ты хочешь, грозя мне с поджатым хвостом?
Честь свою не упрочишь бахвальством на месте пустом.
Я из племени Дабба, умевшего рати несчетной
Наносить пораженье — залог родословной почетной.
Не знаком я со страхом, бичом слабодушных людей.
Возведен я Аллахом по лестнице славы моей.
Мы, наследники славных, добавили доблесть свою
В этот строй равноправных, не дрогнувший в долгом бою.
Даже в годы сомнений, когда не поймешь человека,
Племя Хиндифа вечно хранимо величием века.
И на высшем совете в тревожный, решающий час
Были подвиги эти примером для многих из нас.
Мы вождями арабов не зря в годы мужества стали,
Нет, не зря проблистали мечи наши всплесками стали!
Наше войско в погоне самумом идет огневым,
И язычников кони легли на колени пред ним.
Боевые кольчуги, что иней сверкающий, белы.
Их колец не пронзают врагов оперенные стрелы.
Нечестивые слабы. А нам отворился весь мир.
Мы с тобою арабы. Подумай над этим, Джарир!
«Видя месяц и солнце, тоскую о том…»
Видя месяц и солнце, тоскую о том, кто ушел без возврата:
Больше нет сына Лейлы, могучего Галеба, милого брата!..
Золотые светила с ним схожи лицом и душой благородной.
Был он вхож и к владыкам, и был он обласкан любовью народной.
Больше нет сына Лейлы, прекрасного Галеба, друга и брата.
Племя таглиб еще никогда не когтила такая утрата!
Если б Язбуль и Дамг, первозданные горы, узнали об этом,
То склонили бы скорбно вершины, венчанные снегом и светом.
«Ты спишь в земле, Саид…»
Ты спишь в земле, Саид, утратив жизни силу.
Да увлажнит Аллах дождем твою могилу!
Она твой вечный дом, в Истахре>{89} возведенный.
Уже не выйдешь ты на воздух раскаленный.
Да увлажнит Аллах дождем тот холмик малый!
Под ним ты спишь, Саид, без памяти усталый.
Подушкою земля тебе отныне стала.
Она и твой халат, она и покрывало…
А ты ведь был для всех как дождевая влага.
Ты расточал себя лишь для чужого блага.
И засуха-беда была тогда бессильна.
Была твоя любовь, как щедрый дождь, обильна.
Безмерна скорбь сейчас, когда песок зыбучий
Сокрыл тебя от нас, о друг мой самый лучший!..
Твоя вдова с детьми — со всеми пятерыми —
Льет слезы без конца, захлебываясь ими.
Горячих слез поток ей размывает очи.
А день вокруг поблек и стал угрюмей ночи.
«Зачастивший к виночерпию…»
Зачастивший к виночерпию, где напоят без отказа,
Не постится и не молится, позабыв слова намаза.
Ночью трет больную голову, стонет, охает, бранится,
А с утра все только думает, как ему опохмелиться.
Видел я подобных грешников, что лежат в пыли дорожной,
Несусветную нелепицу мелет их язык безбожный.
Вспомнил я при этом зрелище, проходя поспешно мимо,
Что лишь муки, муки адовы ждут их всех неотвратимо.
И, творя молитву вечером, я вознес хвалу Аллаху
За того, кто жизнью праведной божьему покорен страху.
«Разъяренная смерть объявилась в округе…»
Разъяренная смерть объявилась в округе,
Поредел мой народ, оскудел он в недуге.
О, когда б я не знал, что бессильна мольба,
Я молил бы тебя неотступно, судьба.
Я молил бы вернуть этих юных и сильных,
Что лежат неподвижно в пределах могильных.