Арбатская излучина - страница 43
Он радовался своей свободе, легкости, ощущению здоровья, одиночеству. Ужасно никогда, ни на минуту не оставаться одному. Он умел наслаждаться своим собственным обществом: право, он мог вовсе не скучать наедине с самим собой.
В эту пору ему не нужна была жена Валя, его любимая жена, любимая неизменно — в смысле «постоянно», только так, потому что он конечно же изменял ей. В нем копились такие жизненные силы, а Валя была суховата, слишком сосредоточенна, слишком много размышляла над вещами, по его мнению вовсе не требующими этого. И никто ему в летних его скитаниях не был нужен…
Но сейчас… Сейчас он представлял себе прелестное молодое существо. Представил все-все, что могло ему сулить их общение.
И даже остановился вдруг, так бешено и радостно забилось сердце. Хорошо иметь цель! У него была достойная цель. И никаких сомнений в ее достижении.
Это была удачная мысль: свободный, насыщенный фактами доклад… Нет, это даже не доклад, это рассказ о виденном. И перечувствованном. Потому что виденное никогда не оставляло его спокойным.
И вовсе не обязательно ограничивать себя утилитарной задачей: бульвары, скверы — это, конечно, значительная, но все же деталь городского пейзажа. А лицо города? Лицо, выдающее яснее, чем лицо человека, его характер. Он расскажет о городе, его прошлом и его перспективах…
Он сможет сделать это образно, увлекательно. Он представил себе, как начнет. Не стандартно. Без всяких там вводных слов. Просто… Он это умел. Он всегда был хорошим рассказчиком. У него как-то ничего не пропадало! Все запоминалось. Нет, пожалуй, не все… Но то, что можно было пустить в ход. Для чего? Ну, для того, чтобы заинтересовать слушателей. И еще: для того, чтобы составить у них правильное представление о нем, Юрии Чурине.
Ведь он, Чурин, — человек простой, ясный, без всяких там темных углов в душе. И тем более — в биографии. Да ведь он, можно сказать, и человеком-то сделался при обстоятельствах чрезвычайных. Поскольку совсем мальчишкой уже вошел в войну! И хоть мальчишкой — сразу попался на глаза начальству и смог это использовать. Нет, не за тем, чтобы за чужие спины прятаться, отираться во вторых эшелонах. Вовсе нет! Напротив, чтобы быть впереди. «Передовая» — это слово его загипнотизировало, как только он его услышал впервые. От проезжавшего через их город, тогда тыловой, соседского сына. Передовая! Защитного цвета шпала в петлице! Пистолет ТТ на поясе. Красная звезда на рукаве: политрук возвращался «к себе, на передовую»!
Это были люди первого сорта, те, кто на передовой. Еще лучше звучало: «На переднем крае». Юрий любил во всем быть первым и умел это.
Он был так нацелен с самого детства. Потому что именно с ним связывались надежды семьи: отца, который сам был когда-то «первым», во всяком случае, в их небольшом городе, обязанном ему своими самыми красивыми кварталами, отстроенными в пору расцвета архитектора Николая Чурина.
Несчастный случай, сделавший его инвалидом, разрушив физически, надорвал его и духовно. В своей желчности, в обиде на весь мир, только на сына надеялся он, связывая с ним честолюбивые надежды. А мать? Которая была много моложе мужа и, как рано понял Юрий, пошла за него, чтобы выкарабкаться из серенького существования в родной слободке, воспарить, занять свое место на том звездном поле, где звездой первой величины казался ей немолодой, но уж какой эффектный и барственный главный архитектор Чурин!
Его крах стал и ее крахом. А единственным сыном среди трех девчонок — что с них возьмешь? — был он, Юрий. Воспитанный жестко, без баловства, твердо усвоил, что плестись где-то в хвосте — не его удел. И старался. Сначала смутно, а потом все яснее понимая, что несет в себе росток какого-то реванша за несбыточные надежды родителей.
И когда их не стало, посеянное в нем уже укоренилось прочно. И прошло пору цветения. И вступило в пору плодоносную.
Может быть, легко ему далось его теперешнее положение? Как бы не так! Сколько уколов самолюбия, сколько раз надо было, проглотив язык, выслушивать разносы начальства, сколько приспособляться, скольким поступаться!