Архитектор Сталина: документальная повесть - страница 30

Архитектор не сразу уяснил, что от него требуют: мозг еще работал над проблемами нового прекрасного строительства. А требовали расписаться под ордером на арест, на постановлении об обыске. Переключив сознание на роковую действительность, он проверил, к нему ли пришли. Да, в документах значился Мержанов. Он поглядел на людей, вторгшихся в его квартиру. Перед ним стояли четверо вооруженных незнакомцев и двое соседей, которые именовались теперь понятыми. Мержанов еще раз решил проверить, не произошла ли ошибка: подошел к телефону, взял справочник абонентов Кремля и попросил разрешения на разговор с Ворошиловым или Микояном. Сотрудник, предъявивший ордер на обыск, выхватил у него справочник и приказал:

— Собирайтесь! Все вопросы выясните у следователя. Мы лишь исполнители процессуальных действий из комендантской части.

Плечи арестованного опустились. «Вот оно что, — подумал он обреченно. — Не зря в разгар войны дотошно копались в финансовых документах. Там не получилось. Затеяли новую авантюру».

Перед его мысленным взором предстал Берия в пенсне с ехидно сверлящими глазами.

Мержанов ощутил, как, захлопнувшись, дверь камеры-одиночки отсекла его от мира родных, близких, от любимого творчества — животворящего источника жизни. С ужасом подумал, что его голова, которой он гордился, которую считал изумительным инструментом восприятия и мышления, ему теперь не нужна. От гнетущих мыслей он оцепенел на много часов.

Сознание пробудилось от лязга ключей и металлического скрежета открываемой двери. За ним пришли.

Тюремный кабинет — камера был наполнен застоявшимся табачным дымом, от которого у Мержанова запершило в горле, заслезились глаза. Невзрачный следователь оказался в военной форме, Мержанов впервые увидел недавно введенные погоны и не сразу понял, что следователь — майор, старший следователь по особо важным делам. Мирон Иванович хотел придвинуть табуретку к столу следователя, но она оказалась прикрученной к полу.

Ответив на формальные вопросы, уточняющие его личность, Мержанов попросил у следователя разрешения написать письмо товарищу Сталину или товарищам Калинину, Ворошилову, Микояну, которые его хорошо знали. Следователь язвительно заметил:

— Гражданин Мержанов, приучитесь знать свое место в обществе. Теперь ваши товарищи только сокамерники. Следствие само способно разобраться в вашем деле.

О том, как оно было способно разобраться в сфальсифицированном деле, архитектор десять лет спустя написал в заявлениях Председателю Президиума Верховного Совета СССР, Генеральному прокурору СССР: «Следствие велось тенденциозно, протоколы записывались так, как желал следователь, я был доведен до бессонницы, полувменяемого состояния, по требованию следователя неосознанно подписывал протоколы допросов».

Изнурительные допросы, действительно, шли один за другим. Следователь домогался получить показания. И вдруг новый психологический прием давления — шантаж. Ввели Николая Николаевича Парфиановича. Он вошел с понурой головой и даже не поздоровался. Его лицо выражало страшную усталость и отрешенность. Перед Мержановым предстал его давний сослуживец и даже друг, которого он перевел из Кисловодска в Москву, в свое ведомство. Следователь предложил ему повторить свои показания о Мержанове. Парфианович тихо проговорил: «Я не отказываюсь от своих показаний». Следователь огласил их. Показания компрометировали Мержанова, такого не было, такого не могло быть. «Эх, сломали волю моего друга», — подумал Мирон Иванович без всякой злобы на него, лишь с глубоким сожалением. Потом Парфианович все годы заключения переживал свою ложь во спасение, а через двенадцать лет, уже живя в Ленинграде, прислал Мержанову два покаянных письма.

Мержанов ожидал вызова в суд и рассчитывал как на последнюю надежду на свое выступление по обвинению. Однако судилище состоялось без участия обвиняемого и защиты во внесудебном порядке, на особом совещании при НКВД СССР.

8 марта 1944 года архитектора привели в комнату следователей. Сотрудник спецотдела НКВД ознакомил его с выпиской из протокола от 8 марта 1944 года. В разделе «постановили» осужденный прочитал: «Заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на 10 лет с конфискацией лично принадлежащего имущества». Он расписался и со вздохом отодвинул злополучную бумажку.