Артем Гармаш - страница 10

— Не путайся под ногами. Держи, как говорится, нейтралитет.

— А проще говоря: не суй нос не в свое дело. Так, что ли? Ну, хорошо, — немного помолчав, заговорил снова Саранчук. — А где ж тогда, Артем, мое дело?

— Ты кто такой? Хлебороб! Значит, паши!

— Вон что! Паши, мели, ешь. А может, мне уже этого мало?

— Хлеб — это не мало. Без хлеба разве может жить город? Без хлеба разве может рабочий класс победить в революции?

— Ага, понятно, — сказал Саранчук, иронически прищурив глаз. — Ну что ж, верно. Где уж нам, мужикам, с городскими рабочими равняться. Одно слово — гречкосеи. Но ты не думай, Артем, и мы тоже смекаем кое-что. Ложку не за ухо понесем, а таки ко рту.

— О, насчет этого я не сомневаюсь, — в тон ему ответил Артем. — Нисколько!

Он допил остывший чай и отставил стакан. И когда тетя Маруся предложила налить еще, не захотел. По его примеру, поблагодарив хозяйку, отказался и Саранчук.

— Ну вот и поговорили, — уже одетый, в шинели, нахлобучивая шапку, горько усмехнулся Саранчук. — Боялся, что времени не хватит, а его в самый раз. Договорились до точки.

— Чего там! Это еще только запятая. — И Артем тоже надел свою солдатскую шапку.

Вместе вышли на улицу. Оказалось, что им по дороге. Но сейчас это было безразлично обоим: как-то не хотелось ни возвращаться к старой теме, ни начинать разговор о чем-либо другом. Шли и молчали. Артем уже думал о своем: после проверки ребят, которые на посту у казармы, пойти сразу в комитет или сначала к Валдису. Может, Кузнецова еще застанет у него… Поэтому на внезапный вопрос Саранчука о Ветровой Балке — что там делается? — ответил рассеянно:

— А вот поедешь — увидишь. — И, почувствовав, что этот ответ прозвучал холодно, добавил: — С лета не был там. Все никак не выберусь.

На этом и распрощались.

После встречи с Артемом все в городе раздражало Саранчука. К воинскому начальнику решил не являться: перспектива очутиться в запасном полку, куда, вероятнее всего, его пошлют, никак не соблазняла. Он уже побывал в казарме запасного полка. Под предлогом розыска земляков чуть ли не целый час слонялся по казарме, приглядываясь. И все производило на него тягостное впечатление — от всего так и разило старым режимом. На огромном дворе несколько сотен (а всего в полку было более тысячи человек) занимались ружейными приемами. Некоторые подле чучел упражнялись в штыковом бое, рявкали команды унтера: «Вперед коли! Назад прикладом отбей! Глубже выпад! Ты что, боишься мотню разорвать?» Тут же группами, разговаривая между собой, похаживали офицеры, почти все молодые, в основном прапорщики и поручики. В самой казарме в одном из помещений расположилось какое-то подразделение для занятий по «словесности». Саранчук немного постоял, послушал и отошел. «Э, нет, хватит с меня этой премудрости! Поеду домой, а там видно будет».

Прямо из казармы он пошел покупать гостинцы домашним. Всю Николаевскую улицу исколесил, до самого собора, но подходящего ничего не оказалось.

Уже возвращался назад, как вдруг одна витрина привлекла его внимание. Сквозь замерзшее стекло смотрело на него такое знакомое еще с юношеских лет грустно-хмурое лицо Тараса Шевченко. Внизу, под портретом, на подоконнике, покрытом клетчатой плахтой, разложены были книги, открытки-литографии. Здесь же стояли разные гончарные изделия — от огромнейших ваз до игрушечных лошадок и петушков-свистулек. И чем-то далеким и нежным, как детство, повеяло от них на Саранчука. Взглянул наверх — над дверьми славянской вязью надпись:

Саранчук открыл дверь, переступил порог. И первое впечатление у него было такое, будто бы он вошел в пустую церковь перед началом богослужения. Такие же и сумрак, и тишина. Задняя стена с дверьми, задрапированными портьерой, походила на иконостас. Только вместо образов на ней были развешаны портреты и картины, вместо хоругвей — плахты, расшитые полотенца. Правая стена была занята полками с книгами, а левая снизу доверху — гончарными изделиями.

Покупателей в магазине было всего человек пять. Кто рылся в разложенных на прилавке книгах, кто у вертушки просматривал открытки-литографии. Говорили приглушенно. И так же вполголоса отвечали из-за прилавков продавщицы, молоденькие девушки с деланно серьезными, даже суровыми, как у молодых монашек, лицами. Но еще более напоминала монахиню, молодую игуменью, третья женщина, должно быть заведующая, так как продавщицы обращались к ней почтительно: Ивга Семеновна.