Атаман Метелка - страница 27

Удивительный мастер делал ее. Вместо ручек вцепились в края чаши инкрустированные бирюзой орлы. Ножками были изогнувшие шеи чудовищные грифоны.

Долго любовались тонкостью отделки. Наконец Бекетов сказал:

— Мужика одного пороли на конюшне. Не выдержал боли, крикнул, что знает тайну великую. Привели ко мне. Спрашиваю, о какой тайне криком исходил, а он в ответ: «Да нет, ваше превосходительство, тайны, а есть вещица одна дорогая. Никому не ведомая. Нашел ее случайно на бугре, когда канаву для чигиря копали. А показать боялся, как бы не обвинили в воровстве. А коль будете ко мне жалостливы и не засекете до смерти, вам презентую». Вот и презентовал. А вещь, действительно, знатная. Сотни веков пролежала в земле, а как хороша! Я полагаю, захоронен был здесь скифский царь. Мужик признался, что попались ему в яме разные мелочи, все из бронзы и ржавые, и кинжал был, одна рукоять осталась и та рассыпалась в прах…

Бекетов поставил чашу на крышку ларца и спросил:

— Сможешь нарисовать красками? Да чтобы все перышки, и когти, и клювы были заметны и явственны.

Васятка обошел вокруг стола, оглядывая чашу со всех сторон, и уверенно заявил:

— Сделаю, только за красками схожу.

— Краски, картон и кисти уже припасены, садись и рисуй. А я твой рисунок пошлю в Петербург, в академию. Пусть ученые мужи скажут слово свое о сей чаше. Читал я у великого Геродота, что скифские племена, кои и Грецию и Рим вводили в трепет, обитали на берегах Дона и Волги. Были они храбры и ходили на войну со своими женами. И жены эти были ловки чрезмерно. На полном скаку накидывали арканы на шею врага и стреляли из лука изрядно. Видишь, на чаше одна амазонка копье мечет, а другая под копытами лежит, поверженная стрелой, — то жены скифов. Будешь писать, соблюди все пропорции телес этих воительниц. Твори не торопясь. Я не велю тебя беспокоить…

Бекетов надел шляпу и тихо вышел.

Васятка решил писать от окна, которое выходит в сад, — здесь больше тени. Зато окно сбоку посылает на чашу обилие света, и рельефно смотрятся на округлых боках чеканные сцены. Сначала итальянским карандашом сделал четкий контур чаши, едва наметил крылья орлов, их головы. И сразу почувствовались напряжение и сила царственных птиц. От едва заметного разворота крыльев тяжелая чаша казалась невесомой и легкой. Будто орлы держали ее в воздухе. Когда стал писать красками сцены, изображенные на чаше, понял, как трудно и яростную борьбу показать, и сохранить монолитность золотого чекана.

Увлекаясь деталями, упускал правильность форм сосуда, а когда старался крупными мазками показать блеск золота — не видно было ни лиц, ни оружия всадников. В бессилии опускал руку, а затем вновь робко наносил кистью мазок за мазком. Наконец бросил кисть, понимая, что совершенство в живописной работе дается не сразу, а требует непрестанных усилий и огромного труда. Умения не хватает явно.

А кто тут подскажет? Кто вразумит?

Устало откинулся на спинку кресла. Долго сидел так, устремив взор в окно.

За окном погожий весенний день. Ласково шумят ветви сада. Зеленеет склон бугра, церковь — в полуденных лучах. Видно, как на церковной паперти отец Никодим, сельский священник, что-то говорит слепому звонарю. Властно взмахивались рукава рясы, и голова звонаря покорно кивала, будто отдавая поклоны.

Со звонарем сдружился Васятка недавно. Звонарь был молодой, ласковый, тихий. И трудно представить, чтоб эти тонкие руки так ловко управляли медным языком огромных колоколов. Слепого звонаря в селе знали все. Мальчик еще на втором году жизни лишился зрения от оспы. Слепец рос. Он прислушивался к окружающему миру и упивался звуками: и свистом коршуна, и щенячьим визгом, и шелестом ветвей, и церковным пением. Церковную службу он знал так, что в праздники вместо дьячка выходил на середину церкви читать Апостол. Он пел с дьячком на клиросе, и чистый, светлый, гибкий, свободный голос слепца вызывал в груди прихожан сладостную, трепетную волну. Но определен он был звонарем, и тут не было ему равных. Кроме того, он делал бочки, ушата, ивовые корзины, табакерки так изящно и с таким узором, что и зрячие мастера дивились и завидовали ему.