Авеню Анри-Мартен, 101 - страница 53

— Идемте, доктор. Пожалуйста, не говорите очень громко, мои тетушки еще спят.

— Боже мой! — глухо воскликнул врач, увидев Сару. — Кто это сделал?

— Люди, которых не любим ни мы, ни вы, доктор, — сказал Франсуа Тавернье, подходя поближе.

— Месье?.. А! Я знаю вас…

Продолжая говорить, он осмотрел ожоги на щеках Сары.

— Чем они это сделали?

— Сигарой, — ответил Рафаэль.

— Мерзавцы!.. И давно она попала к ним в руки?

— Десять дней назад.

— Бедная женщина. Месье, не могли бы вы выйти?

— Мы предпочли бы остаться. Мадемуазель де Монплейне не знают, что мы здесь. И они даже не подозревают о присутствии нашей подруги.

— Прекрасно. Отвернитесь. Мадемуазель Дельмас, помогите мне усадить ее… Так, хорошо… Поддерживайте ее в этом положении… Да они не оставили на ней живого места! Мадемуазель, мой саквояж рядом с вами, передайте мне большую металлическую коробку… Спасибо.

Он достал мазь, смазал раны на спине Сары и сделал перевязку. После этого он приступил к более тщательному осмотру. На внутренней стороне бедер ожоги от сигарет уже покрылись корочкой.

— Она говорила с вами?

— Нет, — ответила Леа. — Она узнала меня, но бормотала что-то невнятное.

— У нее сильный жар, вызванный шоком и пытками. Сейчас я сделаю ей укол, а еще один — вечером. К вечеру температура должна снизиться. Что же касается остального, то ее раны залечит только время.

— А долго это? — спросила Леа.

— Все зависит от ее общего состояния. Придется ждать одну-две недели.

— Одну-две недели!.. Но это невозможно! Мало того, что тетушки не знают о ее присутствии, так еще и гестапо может напасть на ее след.

— Дитя мое, я ничего не могу сделать. Она нетранспортабельна, по крайней мере, два или три дня. Вам нужно предупредить своих тетушек.

Ошеломленная Леа упала в низкое кресло.

— А через три дня? — спросил Франсуа Тавернье.

— Я мог бы спрятать ее в госпитале, в моем отделении, до тех пор, пока она не начнет ходить… Вот лекарство, чтобы облегчить ее боли. Десять капель каждые три часа. Вечером я принесу еще. Мужайтесь, — добавил он, погладив Леа по голове, — все будет хорошо. У вас уже есть определенный опыт медицинской сестры. Вы помните о мадам д’Аржила?

— Это не то же самое! Тогда мы не ждали, что каждую минуту может нагрянуть гестапо.

— Вы правы; но, как и сейчас, тогда вы тоже рисковали своей жизнью, чтобы спасти кого-то… До вечера. До свидания, месье, до свидания, мадемуазель.

Леа тихо закрыла дверь и в растерянности прислонилась к ней.

— Доброе утро, дорогая, мне показалось, что закрывается дверь. Неужели кто-то приходил в такой ранний час?

В прихожей стояла Альбертина де Монплейне в домашнем халате и длинной нежно-голубой шали из пиринейской шерсти. Ее серебристые волосы были спрятаны под белым шелковым платком. В своих митенках и мягких меховых комнатных туфлях она была воплощением зябнущей Франции, пытающейся с помощью неимоверного количества одежды пережить холод, царивший в ее доме. В отличие от своей сестры Лизы Альбертина никогда не жаловалась на многочисленные лишения, которым они подвергались из-за оккупации. Она часто говорила, что их семья находится в привилегированном положении по сравнению со многими другими и никогда не должна забывать этого. Лиза ворчала на нее, когда она отнесла беженцам, поселившимся на последнем этаже, часть продовольствия, полученного в подарок во время крестин маленького Пьера.

Хоть Альбертина никогда и не говорила об этом, Леа догадывалась, что тетя не без отвращения принимает «подарки», которые они получают благодаря положению Франсуазы. Тетя боялась визита Отто Крамера, который подтвердил бы существовавшую между ними связь. Она думала, что умрет от унижения, когда у аптекаря на улице Бак два посетителя говорили о коллаборационистах, красноречиво поглядывая в ее сторону. Потрясенная, она ушла, не купив того, за чем приходила. С тех пор она бесконечно думала об этом слове. Она знала то, что говорили по лондонскому радио о коллаборационистах. Будучи большой поклонницей маршала Петена, как и большинство французов в начале войны, она окончательно отвернулась от него после мер, принятых правительством Виши в отношении евреев, но особенно после ареста своей старой подруги, мадам Леви. Если Лиза и Эстелла и продолжали доверять Петену, то только потому, что подражали в этом дамам из бридж-клуба на улице Сен-Жермен, который сестры посещали два раза в неделю.