Авеню Анри-Мартен, 101 - страница 61
— Откуда вы знаете?
— Знаю… Во-вторых, в вас нуждается мадам д’Аржила, а в-третьих, вы не можете оставить имение в руках управляющего.
— Если Лоран и дядя Адриан так близко, как вы говорите, то почему они ничего не сделали для Камиллы?
— Попытка что-то сделать могла лишь ухудшить ее положение. Кроме того, бежать из форта «А» невозможно. А из лагеря Мериньяк, напротив, выйти очень легко.
— Но я думала, что ее должны были выпустить?
— Этого не произошло.
— Почему?
— Не знаю… Наверное, чтобы вынудить Лорана совершить неосторожный поступок. Они часто так делают в надежде «расколоть» своего противника. Совершенно ясно, что они не смогли ничего вытянуть из Камиллы. Либо потому, что она ничего не знает, либо она проявила истинное мужество.
— Она способна на это. Несмотря на внешнюю хрупкость, это самая упрямая особа из тех, кого я знаю.
— К счастью для ее мужа.
Леа раздраженно пожала плечами.
— Я уверена, что она ничего не знает. Думаю, что последую вашему совету. Я вернусь в Монтийяк…
Продолжая разговаривать, они подошли к дому Леа.
— Вы подниметесь? — спросила она.
— Не могу, у меня назначено свидание. Постараюсь вернуться до начала комендантского часа. Если я не смогу прийти, не волнуйтесь…
— Успокойтесь, я не очень расстроюсь.
Почувствовав, что причинила ему своим ответом боль, она испытала на секунду злую радость, тут же сменившуюся ощущением пустоты. Она толкнула его в подъезд и там, скрытая от взглядов редких прохожих, прижалась к нему.
— Франсуа…
Он рукой прикрыл ей губы.
— Ничего не говори. Постой так, прижавшись ко мне. Поцелуй меня…
Эту ночь Леа провела в напрасном ожидании.
12
«Дорогая Леа, я прошла через ад. После последнего допроса, который проводил в гестапо Дозе, меня бросили в один из карцеров подвала. Там настолько низкий потолок, что невозможно стоять в полный рост. Клок соломы на сырой земле и повсюду экскременты и рвота: кошмар. Из других камер постоянно раздавались жуткие звуки. Кричал мужчина, которому они вырвали член. Не переставая стонала женщина. Я была полумертвой от страха и усталости. Не знаю даже, сколько времени я провела там: в полусне, дрожа от лихорадки, без пищи, справляя нужду прямо на землю, как животное.
Когда Дозе понял, что я не смогла бы ничего рассказать, даже если бы очень хотела, он отправил меня в форт «А». С температурой под сорок я три дня провела в лазарете; сейчас меня перевели в камеру с тремя другими женщинами. Почти люкс. Можно стоять, можно умываться, дают порошок от вшей. Можно даже, встав на одну из кроватей, через решетку увидеть крыши города. «Кофе» по утрам, двести граммов хлеба, суп в десять часов, еще раз суп в четыре часа и время от времени посылки от Красного Креста с печеньем, которое пахнет прогорклым маслом. Тюремная жизнь: «радио» заклюценных, новости, которые по крохам узнаешь на воскресной мессе, счастье заполучить огрызок карандаша и клочок бумаги, счастье найти оказию, чтобы передать письмо… Ко мне приходила Амелия Лефевр, мать Рауля и Жана, и Руфь, она рассказала мне о моем малыше, Шарле. Я думаю о нем каждую минуту, и это придает мне силы. У меня нет никаких новостей от Л. Я совершенно ничего не знаю о том, что будет со мной дальше, не представляю, сколько еще времени проведу здесь. Я уверена только в том, что однажды они придут за мной для нового допроса, и не представляю, как я смогу вновь выдерживать оскорбления, побои и карцер. У меня очаровательные соседки: Одиль, девятнадцатилетняя девушка, арестованная за то, что распространяла листовки; Элизабетта, коммунистка, чей муж был расстрелян 21 сентября 1942 года, и Элен — ее муж присоединился к партизанам, а сама она укрывала английских пилотов. В трудные моменты мы поддерживаем друг друга.
Если со мной случится несчастье, позаботься о Шарле, он — самое дорогое, что есть у меня в этом мире. Прости, что написала так мало, но бумага здесь — на вес золота. Береги себя. Да хранит тебя Господь.
Нежно обнимаю тебя.
Камилла».
Леа, завернувшись в покрывало, медленно встала и положила листки бумаги на кровать. На ее юном личике отражались одновременно недоумение и страх.