Август в Императориуме - страница 12

…Немолодой лысоватый человек в белой летней рубашке, с серьёзным, но теряющимся в памяти лицом, слегка наклонившись вперед, протягивает светловолосую летнюю руку — но ты уже не помнишь, надо поздороваться или отдать ключи, да и завораживает его голова — на ослепительно-белом солнечном блюде. Он ждёт, потом опускает руку и качает головой, вместе с которой качается пылающее блюдо, беззвучно поджигающее дальние пирамидальные тополя… Наверное, ключи, всё же ключи, роешься в памяти и карманах, перетряхиваешь какую-то маслянистую чёрную пыль — ничего, ни блеска, ни звяга, хоть плачь! Куда дел? Смутный ужас превращает заплетающиеся ноги в колесо — и катишься, катишься, переполненный отчаянием… Нужен ключ от морозилки, чтобы остудить голову.

Сколько ни выстраивай стен, сколько ни обороняйся, проломы неизбежны. Если в тебе есть пролом, научись смотреть сквозь него, но помни, что и ты видим — обзор всегда улучшается в обе стороны.

…Солнечный луч-гуляка, нагревший залоснённые затылками доски над изголовьем и выставивший эту мысль на просвет, звонко отблеснул от восьмигранной пробки почти пустого пузатого графинчика, тускло — от лезвия плохо вытертого меча, наполовину выпавшего из ножен (а нечего бросать как попало), и Рамон поморщился. Стоял вполне уже четверг, со стены сумрачно глядел, развернув веером унизанные перстнями пальцы, грубо написанный маслом Пластрон Скологрива, покровитель столицы, — а за шторами в жарких подсолнухах бежал в разные стороны многолюдный Императориум: скрипели телеги и велосипеды, дробно стучали копыта, шуршали кареты и экипажи, бормотали голуби под козырьком, покрикивали велорикши, горланили заводными голосами уличные разносчики и зазывалы, выясняли до хрипоты отношения соседские шавки, перекрикивались сорванцы, рассерженно хлопали двери. Где-то в своих постелях, поди, отсыпались после ночной факельной оргии неугомонные шифасты; на пляже готовили площадки для ежедневного Боевого или Оздоровительного Пескобала юнги-пескарики; важные легисты в чёрных мантиях, наставительно поднимая измазанный чёрнилами палец, объясняли очередному простофиле хитросплетения местных законов; на базаре обвешивали, на бульварах гуляли; в «Тридакне» чистили бассейн от бутылок, вылавливали запонки и галстуки завсегдатаев; в Государственном Храме Слова и Меча спереди окуривали, сзади — решали неотложные вопросы; обкуренные адепты Святой Трын-травы выползали из своей тихо сочащейся лиловым дымом дырявой тростниковой церквушки в районе Грязи. Как будто и не было никогда ни Апокалипсиса, ни Чёрных Веков, ни острова Мёртвых, ни Берега Призрачных Миров, ни безумных в своей нечеловечности Танатодрома с Океаном… Законная, но мелкая возня жизни, пригревшейся на солнышке, на краю крыши и не желающей ничего знать и вспоминать — нахохленный воробьишко, пушистый комочек с лихорадочным сердцебиением. Прыг-скок.