Август в Императориуме - страница 4
— Какой ещё нижней щекотки?
— Алебардой, какой же ещё! И тут… — 41-й сделал интригующую паузу, — слышит он из башни голос неземной — песню, значит! А слова-то… — рассказчик многозначительно присвистнул, — вот-те раз! и узнает! Про любовь и предмет мечтаний, про сладостные утра-вечера, про слияние душ под луной!
— Это как же она их услышала? Да мелодию сама придумала?
— А хрен её знает как! И голосок-то прям в сладкую дрожь парня бросает — ходит уже дороги не разбирая, а в ушах-то звуки, а перед глазами — золото волос, ждущие поцелуя нежные губы, трепетные девичьи перси…
— Эй, 41-й, кончай, и так уже разобрало!
— Рано кончать, соколы! Вот и парня разобрало! Впендюлился лбом в башню, ажник искры из глаз, приземлился на пятую точку, башкой трясет, шишку агромадную трет, на хохочущих стражников зенки лупит — и вдруг доезжает, что голос-то нежный слышит он один… А это, согласно Преданию, уже совсем иной поворот!
— Нн-да… Больной либо Избранный!
— Вот именно! А как тут проверишь, башню тебе снесло или тайна великая открывается? Уж он и в прорубь со студеной водой голову окунал, и рассол ядрёный с наговорами пил, и в баню нетопленую с завязанными глазами лазил, и четверговой золой рисовал, и три ночи на полную луну, прицепив наголо хвост свежезарезанной собаки, лаял! Всё перепробовал — не идёт из головы этот голос! А лекарь местный, старикашка притрухнутый, — тот ему и вовсе выдал: вы, мол, ваше недоблагородие, Концом Света меченый, у вас, мол, ваше недоблагородие, в головушке особый магнит размещен — избранные голоса притягивать! А притянуло — живи, стало быть, Судьба это, не поспоришь!
— Ну и?
— Хренуи! — совсем разошелся рассказчик. — Князь ему вечером диктует — а ночью парень узревает заместо диктовки княжеской стихи прелестные! собственной рукой записанные! Листает тетрадь — толстенную, желтую, не одной свечкой закапанную! — но везде те же стихи шуршат, на каждой странице! И строчка одна повторяется: «Звучал мне долго голос нежный…» Подзывает он тогда служанку, спрашивает…
— Крепко на грудь принял, видать…
— Постой, он же по ночам всё с бабами…
— Чего ж он немую-то спрашивает?
— Запутал ты историю, блудодей-краснословец!
— Загалдели! Не все сразу! Ничего я не запутал! Вы что, по лесу никогда не бродили, не видели, как расходящиеся тропки сходятся, а сходящиеся расходятся? На кладбищах не ночевали? Особливо когда ещё только путь держишь и молоньи вспыхивают — кладбище-то, оно то там, то тут вычеканивается, успевай только головой вертеть! А потом, братцы мои, вдруг оно везде, и вертеть уже поздно…
— Что ж замолчал-то, бахарь? На-ка вот, хлопни чарочку для сугреву языка!
— Благодарствую… — тон рассказчика стал взволнованным. — Жизнь, робяты, болотина поганая, каждый шаг важен, да не знаешь, глубоко ли шагнёшь… Вот и эта история у меня из ума нейдет: и Конец Света, и красавица невидимая, и летопись княжеская, и служанка немая, и дверь потайная, и голос нежный, и магнит в голове, и стихи прелестные на каждой странице — откель мне, страннику, знать, что здесь зачем? Неведомы нам начала, братцы, ведомы лишь концы, да и то не дале как наши, руками да бабами отполированные!
— Знатно сказано! Выпьем за слово меткое! Близок ли конец?
— Рядом. Весь следующий день — князь на охоту уехал — юноша бродил по округе сам не свой, так долго повторяя стихи про голос нежный, что к вечеру они уже сами звучали в предзимнем облачном воздухе, и жители, выйдя к плетню, дивились и скорбно качали головами… А ночью пошел снег… — и рассказчик снова замер, отражая расширенными глазами деловито шумящее пламя.
— Эй, 41-й! Не молчи!
— Когда князь один вернулся с охоты, то увидел лишь обугленные печи, замёрзшую кровь, оторванные головы с застывшим ужасом в глазах и, около развалин замка и башни, исчирканных как будто исполинскими когтями, — огромные следы…
— А красавица?
— Была, да вся выцвела. Никто не знает.
— А юноша? А служанка?
41-й помолчал. Было видно, что ему и самому не по себе… А когда заговорил, то голос ложился призрачно, устало и тихо, как снег во мраке дверного проема.
— Вы ещё не поняли? Это и есть Голоснежный. Он мог прийти из леса, но им могла быть и красавица — ведь никто её не видел. Может, её и вовсе не было, а пела из башни служанка, прикидывавшаяся немой? Может, это произошло с юношей, потерявшим себя в звуковом пятне? Куда делись слуги, сопровождавшие князя? Может, он уезжал лишь для отвода глаз? Что на самом деле скрывалось в башне? Что на самом деле диктовал князь юноше? Родилось ли чудовище этой ночью или не уходило никогда? Кто сохранил эту историю, если князь, увидев конец своего рода, пал с коня замёртво, и живых больше никого не осталось? Как вы могли попросить меня рассказать её, если никогда не слышали о ней? И, наконец, — зачем я, рассказывая, присочинил горный городишко?