Август в Императориуме - страница 5
Снова воцарилось молчание. Неизвестно откуда заглянувшая невидимая ладонь ветра мягко вогнула узорчатый снежный полог внутрь, и он заструился по лицам, как призрачный парус, закружил звёздные письма на неведомом языке…
— Тьфу ты, чертовщина какая, — первым встрепенулся 34-й, затаптывая затлевший было сапог, затем зашевелились и остальные, встряхиваясь и потягиваясь. — Кто там первым вахтить должон, старшой?
— Вот ты, балагур, и должон, — мрачно ответствовал 41-й. — Да в оба гляди, не дрыхни. Два часа, до полуночи, — он достал из-за пазухи старинный серебряный брегет, постучал по нему грязным пальцем, — твои. Потом я, потом 30-й с 37-м, а на закуску мальца поставим — он и поспит нормально, и светать начнет — не так опасно.
— Я… я у себя спать буду, — вдруг, подчиняясь внутреннему голосу, с трудом разлепляя вмиг отяжелевшие губы, пробормотал 21-й.
— В лошадке, что ли? — позевывая, уже миролюбиво дотешился 34-й, перепоясывая свой неслабый арсенал, в который входили меч, топорик и сюрикены, и заряжая арбалет. — В лошадке оно да, тепленько, как в мамке… Гляди, родишься обратно…
…Когда ярким солнечным утром 21-й стремглав несся над ныряющими скрим-скалами, миг-расселинами, кипящими озерами и всей то болотно-бурой, то кирпично-выжженной беспредельностью Запретной Пустыни — трясясь, как в падучей, и со стонами извергая блевотину с высоты пары сотен метров, — вряд ли его мозги хоть как-нибудь могли воспроизвести предрассветный кошмар. Резкий, точно нож под ребро, сигнал пеноморфа, прыгающий свет пламени и чудовищная тень на стене, закладывающий уши жуткий рев, тяжелые удары, будто брёвнами, душераздирающие вопли и стоны, чьи-то взлетавшие оторванные руки и головы — и выворачивающий внутренности, но спасительный бросок пеноморфа — вверх и наискось, сквозь полуразобранный участок крыши, к светлеющему небу!
Он остался один — и, сжав ладонями виски, ещё долго плакал и раскачивался, не обращая ни на что внимания.
…Однако ещё через несколько часов, потрясённый, перевёрнутый вновь увиденным и достигший — вдвое дальше, чем кто-либо до него, — самого мощного Воздушного Рудника, нестерпимо сиявшего в напоённом грозой воздухе, как километровой высоты золочёная облачная башня, внутри которой, медленно вращаясь, зацветали и гасли исполинские жемчужные лестницы и спирали лилово-сиреневых розоастр, и сердце останавливалось от восхищения, а вокруг ширились немыслимой голубизны сомнамбулические проливы, — он вместе с пеноморфом уже мчался по параболе ослепительной, ошеломляющей Силы…
Теперь он знал свое имя.
Часть 1. Отпускник
Глава 1. В Зале Древнего Псевдознайства
— Я и говорю — в чаше был яд! В таких историях в чаше всегда яд!
— Это в твоих поросячьих глазках всегда яд, а в голове — одна и та же навозная куча! Откуда взяться яду, если жена и дети обожали Охромбека, а тёща, которая и подарила ему эту чашу — самую красивую и дорогую чашу во всей округе, обрати внимание! — рубила капусту на кухне!
— Он прав, Дуриамон! Если это история про Кровавый Чай, так любой попрошайка во всех сорока кварталах столицы расскажет её в двадцати пяти вариантах! Но ни в одном нет яда!
— Евтындра, ты сед, и уши твои давно подобны вафельным трубочкам, наглухо запечатанным сладким кремом счастливого старческого маразма! И ты, Углай, поднимай усы из винной чаши почаще! Тёща рубила не капусту на кухне, а каплунов на заднем дворе! Если Охромбек возвёл глаза небу и, пожевав кончик бороды, как велит обычай, сказал: «Ну, чай, пора и к столу!» — это не значит, что…
— А, у тебя и тёща на заднем дворе с топором! И чай у тебя не чай! Может, и кровь у тебя не кровь? Откуда же кровавые капли с потолка?
— Ты сам, Углай, и сказал — с потолка!
— О, и прямо в чашу? Ну, тогда понятно… Погоди, а яд где? И навозная куча…
— Заткнись, Евтындра! Дуриамон, ты меня достал! ещё скажи, на чердаке был труп, который истек кровью от яда!
— Ну да, правильно! Яд был в чаше с чаем, которую выпил Охромбек, возведя глаза к небу, пожевав кончик бороды, как велит обычай, и сказав: «Ну, чай, пора и к столу!»
— Но как яд попал в чашу, ты, слизняк недоношенный!