Айдарский острог - страница 10

Объяснять что-либо соратникам времени не было — Кирилл метался между нарт, рубил тесаком крепёжные ремни, вспарывал шкуры. Потом просто стал щупать груз сквозь «упаковку».

— Вот эту и эту! — наконец решил он. — Тгаяк, веди оленя, а мы нарту толкать будем — на свободное место надо!

Одну за другой груженные бочонками нарты выпихнули из общего круга, поставили в «колею», привязали запряжённых оленей к задкам собственных саней.

— Езжайте! — приказал Кирилл. — Я догоню!

Чаяк удивлённо вскинул бровь и посмотрел на Кирилла, а потом на берег: похоже, пока они тут трудились, ход битвы изменился. Строй русских и мавчувенов смешался, превратившись в толпу, которая медленно двигалась обратно к берегу. Таучины наседали, не экономя стрел и не жалея глоток — вероятно полагали, что своим геройством заставили противника отступать. Казаки-охранники переходили полосу прибрежной воды и находились сейчас в самом глубоком месте — по пояс.

— Скажи, друг, поче... — начал было таучин, но Кирилл не дал ему развить мысль:

— Отставить разговоры! — выдал он по-русски и добавил по-таучински: — ТАКОВА МОЯ ВОЛЯ!

Ритуальная формула «добровольной смерти» опять сработала — таучин не должен мешать самоубийце, его долг — помочь, оказать всяческое содействие. Чаяк и оказал — горестно вздохнул и занял место на своей нарте:

— При первой возможности уйдём на берег — смотри наш след, если решишь остаться в «нижней» тундре.

— Лучше не оставляйте следов! Если я останусь в этом мире, мы всё равно встретимся — не хочу расставаться с таким хорошим другом.

— Давай вместе, Кирь!

— Езжай!

— Эх...

Когда упряжки тронулись, Кирилл на секунду взгрустнул: опять он играет роль камикадзе, опять расстаётся со «своими» — что ж за судьба у него такая?! Впрочем, жалеть себя было некогда: в не очень дальней дали командиры пытались вернуть подчинённых в боевые порядки. Казаки-охранники уже выбрались на мелкую воду и, разбрызгивая её, бежали к покинутому объекту. «Не иначе прощение выслужить хотят, — мысленно усмехнулся Кирилл. — Только поздно пить боржоми, когда почки отвалились! Быть вам, ребята, под батогами — и это в лучшем случае!» На этом наблюдения и размышления кончились, и бывший аспирант начал действовать — уверенно и безошибочно, словно им двигала сама судьба или Бог.

Пленного он подвёл к своей нарте и врезал ему в солнечное сплетение. Казак завалился на грузовую площадку, и Кирилл притянул его ноги ремнём к заднему копылу, а руки — к среднему. Остался ещё приличный конец верёвки, и учёный прихватил заодно и шею — прямо к планкам настила. Вязка выглядела не очень надёжно, но возиться с ней было решительно некогда. И, самое главное, не было уверенности, что всё это нужно: Кирилл знал, что должен сделать, но не представлял, как при этом сумеет остаться в живых.

Его идея была простой: «Без порохового запаса русские никуда не пойдут. Без жратвы, без оленей, без союзников обойдутся, а без свинца и пороха — нет!» Вооружившись тесаком, учёный кинулся вглубь нартовой «парковки». Пробегая мимо крайних саней, он мельком отметил, что казачье ружьё (странное какое-то!) так и лежит на месте: «Жаль, что оно разряжено!»

Кирилл вспорол кожаную покрышку и, ухватившись за крайний продольный брусок нарты, вывалил груз на снег — десяток небольших деревянных бочонков с железными обручами. С той стороны, где, вероятно, была крышка, на каждом болталась на верёвочках какая-то бляха, похожая на сургучную печать. Рассматривать её учёный не стал, поскольку озаботился другой проблемой: как вскрыть? «Вообще-то, понятно: нужно удалить верхний обруч. Тогда клёпки, наверное, немного разойдутся, и крышка получит некоторую свободу. Её нужно... Ч-чёрт, времени-то нет ни на что — какое там сбивание и ковыряние?!» В отчаянии Кирилл поднял над головой бочонок и с силой шваркнул им по другому — валяющемуся на снегу. Они отскочили друг от друга, как бильярдные шарики, поскольку сработаны были добротно — с немалым, надо полагать, запасом прочности. Кирилл немедленно повторил попытку, стараясь попасть по центру — результат оказался таким же, но красивее. Из далёкой глубины сознания наружу полезла подленькая мысль, что ничего он тут сделать не сможет, что подвиг отменяется, что надо сматываться «пока не началось».