Бальмонт и Япония - страница 15

Отметим также художественно-этнографические очерки о Японии, принадлежащие перу писателя и журналиста Вас. И. Немировича-Данченко (брата известного театрального деятеля). В 1907–1908 годах Немирович-Данченко провел в Японии около восьми месяцев, жил в Токио и других городах, внимательно изучая быт и нравы японцев. О своих наблюдениях он рассказал в серии очерков («В Японии», «Столица победителей»), которые печатались летом и осенью 1908 года на страницах популярной московской газеты «Русское слово».

В 1900-е годы пользовался успехом очерк Г. А. Рачинского «Японская поэзия»[99], который опирался на японистические работы О. Ратгена и Г. Хаузера. В этом кратком, но емком и выразительном сочинении прослежена вся история японской литературы – от легенд и преданий, вошедших в первые японские памятники, своды мифов, переходящие в исторические хроники «Кодзики» и «Нихон сёки» («Записи о делах древности» и «Анналы Японии»), до поэтов XIX века, писавших «свободным стихом». Переводы пятистиший, трехстиший, «длинных песен» нагаута сделаны Рачинским через язык-посредник – немецкий, и хотя они не вполне точны, однако в целом воссоздают своеобразный образ японской поэзии. Очерк Рачинского открывается цитатой из известнейшего средневекового текста – предисловия поэта Ки-но Цураюки (его впоследствии переводил и Бальмонт) к знаменитой поэтической антологии «Собрание старых и новых песен Японии», положившего начало японской теории поэзии: «Японская песня вырастает из семени человеческого сердца, распускающегося в бесконечную полноту словесных листков. <…> Прислушайтесь к голосу соловья, поющего среди цветов, или лягушки, живущей в воде, и вы поймете, что нет ни одного живого существа, которое не проявляло бы себя в песне»[100]. Некоторые суждения Бальмонта о сущности японской поэзии, в частности высказанные им в интервью, опубликованном в газете «Ёмиури симбун» («Чтение и продажа»), наводят на мысль, что ему были известны эти слова.

Рачинскому, как и многим другим, изучавшим Японию в начале XX века, свойственно проводить аналогии с европейской культурой (собственно, как уже говорилось выше, японское влияние часто приходило в Россию из Европы, например, гравюры Хокусая или Хиросигэ – это «знак» французского воздействия, поскольку впервые о японском изобразительном искусстве заговорили во Франции).

Объясняя конструкцию пятистишия танка (5 + 7 + 5 + 7 + 7) и приводя многочисленные примеры, Рачинский объясняет, что «для нас танка может быть сведена к двустишию с тем же числом слогов; таким двустишием в 31 слог в греческой, а затем в европейской литературе является так называемый „дактилический дистих”, соединение гекзаметра с пентаметром». Рачинский приводит свое переложение (с немецкого) известного стихотворения поэта VIII века Хитомаро, которое на слух действительно звучит вышеописанным образом:

Характерно и то, что Рачинский сравнивает, например, выдающуюся японскую писательницу средневековья Мурасаки Сикибу с Маргаритой Наваррской.

В литературном и научном мире пользовалась популярностью книга детского поэта и прозаика Николая Познякова «Японская поэзия»[102]. Она представляла собой изложение чрезвычайно поразившей Познякова монографии старейшего английского японоведа В. Г. Астона «История японской литературы»[103], а также известной на Западе книги Карла Флоренца[104], выдержавшей в Германии 14 изданий. Эти источники были обработаны Позняковым, который описал важнейшие японские памятники и предложил собственные переводы поэтических текстов, сделав акцент на «мрачном аромате японской поэзии»[105], минорном, меланхолическом ее тоне, то есть на том, что средневековые японцы называли саби – печаль, неотделимая от красоты.

Среди прочего Позняков высказал важную для нас мысль: