Бармен из Шереметьево - страница 13
Влюблённые неспешно оделись и отправились на первый этаж – пора было освобождать номер чтобы не встречаться с турком. В парикмахерской при гостинице «Большой Урал» было полно народу, пахло потом и дешёвым одеколоном. На стульях вдоль стены сидели женщины в норковых шапках и держали в руках аккуратно сложенные шубы. Гале предстояло лёгкое унижение. Конечно она и сама могла побрить Мартина наголо – не бином Ньютона, но нужно знать тонкие дворцовые игры «Большого Урала». А дело в том, что парикмахерская находится внутри гостиницы, за постом ушлого швейцара. Парикмахерская частенько становится последней соломинкой путаны, за которую та отчаянно хватается чтобы прорваться в гостиницу:
– Я на стрижку записана!, – нервно кричит проститутка швейцару, стремительно пробегая вперед, и смиренно садится в очередь парикмахерской. Раздраженный инвалид ковыляет за ней, постоит минуту, да и вернется к входу. Он ещё не дошел обратно до своего хлебного поста, а путана уже стрелой взлетела на заветный четвертый этаж и лишь пустой стул напоминает о разыгравшейся мини-драме. Впрочем на него уже кто-то усаживается – салон в «Большом Урале» популярное место, лучшее в городе.
Галя стремительно подходит к первой освободившейся парикмахерше:
– Вон бундеса наголо постричь, – кивает она на Мартина
– Сколько?
– Пятёру.
– А тебе?
– Ничего. Потом пройти поможешь, если что.
– Ну тащи. Только говори по-немецки, а то очередь порвёт…
Через полчаса они гуляют у Оперного театра и крупные мохнатые снежинки медленно падают на свежеобритую голову монтажника Рюба.
– Scheiße, – говорит он и проводит рукой по обритой голове.
– Чистый шайзе, – подтверждает Грустная Галя и они оба смеются. Не так уж всё и плохо, если разобраться.
Вечером в баре у Сашки встретили Буню. Никакой радости от этого подруги не испытали. По приезду в Свердловск они сняли комнату у бабы Маши, сторожихи из Оперного театра, но вскоре Бунькова забухала и исчезла, а Гале пришлось платить за комнату одной. Сначала она злилась, но потом, рассчитав график дежурств хозяйки, начала приводить Мартина к себе, чтобы уж совсем не примелькаться в гостинице. Возвращения Буни в комнату она совершенно не хотела, тем более что та съехала на отечественных клиентов или, в терминологии валютных проституток, – «завонялась». Удивительным образом, истории, что она рассказывала в московском «Космосе» про номенклатурного папу, оказались чистой правдой. Бунькова действительно была единственной дочерью зав отделом Свердловского обкома партии, росла в огромной квартире не зная ни в чем нужды, но на беду влюбилась в тренера по плаванию, к которому ходила заниматься. Тренер был очень весёлым и очень ушлым в сексе, Буня летала на седьмом небе. Ей хотелось всему миру рассказать и всем-всем похвастаться своим Асланчиком. В большой обкомовской квартире на улице маршала Жукова царила паника.
– А нельзя ли его …убить?, – каким-то сиплым шоптом спросил Буньков.
– То есть как это – убить?, – растерялся Краснов – начальник УКГБ СССР по Свердловской области.
– Ну незаметно. И вывезти куда-нибудь… спрятать?, – продолжал раздавленный горем отец, трясущейся рукой наливая гостю коньяк.
Генерал резко поднялся.
– Эти времена прошли, Семён. Не говори глупостей! И вот что – у тебя есть время до понедельника. Мой совет – дай ему денег и пусть этот гандон убирается к себе в Абхазию. Иначе придется эту информацию как-то реализовывать через милицию: там уголовная статья вне зависимости от её согласия – она малолетка. Черножопый урюк конечно сгниет в тюрьме, но не раньше чем весь город обсосёт эту историю в курилках и на кухнях. Решай, Сёма – времени не осталось.
…И член бюро Обкома Буньков действительно выдал веселому абхазу денег – попросил никогда не приезжать в Свердловск. Ну не вылетать же из номенклатуры! Мыслимо ли на шестом десятке оказаться без спецполиклинники, без распределителя, без служебной машины, наконец?
А бедная Ленка с красными от бессонницы глазами кружила как раненная птица вокруг бассейна «Юность», никого не слыша и ничего не понимая…
Закончилось всё ещё хуже, чем можно было предположить – она собрала все таблеки, что нашла у своей больной нервами матери, и, запив их десертным сладким вином, легла спать. Через три дня в палате 36й Горбольницы раздался резкий хохот – Ленка проснулась. Впрочем, это была уже не та беззаботная школьница Ленка Бунькова. От прежней мало что осталось.