Бармен из Шереметьево - страница 3
– Работа с бумагами – это творческая работа, – повторяла Анька чью-то фразу, – отнесись к ней с душой и прилипнет сладкий стольник! Она складывала из сторублевки маленький самолетик и, держа его над головой, шла-летела с ним в подсобку.
– Ведь вы не откажетесь пойти сегодня с дамой в «Метелицу»?, – и прижимала его грудью к ящикам с минералкой, а в глазах её блестели мириады огоньков-смешинок.
Подняв голову от бумаг, бармен смотрит на своего единственного посетителя. По-детски подперев лицо двумя кулаками пассажир глядит куда-то вдаль, в глубину ушедших лет и бармену даже померещилось что по щеке гостя бежит слеза.
– Нет – нет, не нужно в медпункт. Да вот уже и посадку объявили. Спасибо Вам. Спасибо…
Разговаривая по телефону уже по-английски, гость подхватил полупустую сумку и отправился на посадку. Странный пассажир.
Димка
По-детски подперев лицо двумя кулаками, сквозь мутное стекло плацкартного вагона, Димка рассматривает заплеванный перрон. Не сказать чтоб это было уж такое захватывающее зрелище, но так положено – пассажир должен смотреть в окно. Закутанные в одинаковые телогрейки и серые шали, шарообразные толстые бабки, а может и не бабки вовсе, а вполне себе молодые женщины – понять это невозможно, бойко торгуют нехитрой снедью: семечки, пирожки с картофелем или капустой, беляши… Беляши, конечно, следует взять в кавычки – мяса там никакого нету: Димка выяснил это отравившись ими ещё в Хабаровске. Сероватая масса имеет привкус настоящего мяса, но что там такое – доподлинно неизвестно. Говорят – смесь субпродуктов с соей. Еще говорят – из бродячих собак. В любом случае в дороге беляши лучше избегать – два дня молодой организм извергал жидкость.
– Ну ты, Дима сегодня Первый на Горшке!, – дразнил его веселый зэк, досрочно откинувшийся по болезни. К счастью это прозвище не прижилось и до конца путешествия Димка остался Димкой. Зэк этот по слабости почти не покидает полку.
– Вот. Еду домой становиться на путь исправления, – горьковато шутит он, – так в Справке написано.
Народ в вагоне тёртый и все знают, что речь идет о «Справке об Освобождении», а не о медицинском документе, но шутить никто не решается – уж очень тема невесёлая. Видно по блеску запавших глаз, что отпустили его помирать. Понимал ли это он сам – неизвестно, но шутки его были беззлобные, хорошие такие шутки. Вокруг всегда сидели несколько попутчиков и периодически слышался хохот. Сидел и Димка, пока однажды проводница не позвала его пальцем в свою купе-каморку.
– Зачем ты трёшься там, пацан. Ведь у него наверняка тубик.
– Чего это – тубик?
– Туберкулёз, красавец!
– А он говорит – желудок…
– Ну как знаешь, доктор. Иди отсюдова.
Вот же надо было говорить с этим придурком, – пожалела она про себя, – ещё и разнесет по вагону что я ему тут сказала. Но Димка ничего не разнес. Только садиться стал в отдалении – чуть подальше…
На перроне под блёкло светящимися буквами «Свердловск-Пассажирский» Дима купил у круглых тёток горячую картошку в куле из газеты и два дряблых соленых огурца. Ножиком он аккуратно срезал с картофелин отпечатавшуюся газетную типографскую краску и без аппетита поужинал. Краска на газете была черная, а на картошке отпечатывалась почему-то синим. Он надолго задумался. Но вовсе не над этим феноменом газетных цветов. Жизнь, как писали в старых романах, дала трещину и нужно было как-то с этим справиться, что-то изменить, сделать поворот.
Дима – парень замкнутый, любит больше послушать других, но дорога… Дорога развязывает языки лучше любого следователя:
– А потерпел пару годков – плавал бы на ледоколе «Ленин» и кормил с палубы пингвинов.
– Каких пингвинов? Откуда в Арктике пингвины?, – искренне изумляется Димка
– Как нету? Куда они делись? Я в телевизоре видел, – вмешивается в разговор кто-то невидимый с боковой полки, – но Дима не считает нужным отвечать на такую вопиющую глупость, даже головы не поворачивает, и повисает пауза.
– А что – трудно в эту Мореходку поступить?, – спрашивает зек. Просто для того чтобы разговор не заглох.
– Да не, я ж после армии. Легко приняли.
– Ну а чо бросил-то, Дим? Не потянул?