Батраки - страница 13
Заглушив таким образом угрызения совести, Юзек подошел к первой кучке, которая о чем-то озабоченно совещалась. Тут собралась почти одна молодежь, сыновья безземельных бедняков.
— Юзек идет, — заметил кто-то из них. — Может, и он к нам пристанет?
— Это зачем?
— Подойди ближе, тогда узнаешь…
— Собираемся уходить…
— На заработки?
— Уж, конечно, не на смотрины! Идет Сташек Люберда, Келюсяк, Леон, еще кое-кто. Может, и ты пойдешь с нами, так скажи!
— А куда вы думаете итти? — спросил Юзек.
— Думаем в Пешт… А не найдем там работы, то и дальше!
— Писали из Семиградья[9] — начал другой, — что там неплохо живется. Зарабатывают не чета нам…
— Вот как!
— Тут мы ничего не высидим. Съешь, что припасено в хате, а весной покупай, если есть на что! У нас работы не достанешь, да и где? Кажется, горы своротил бы для господа бога, кабы он за это кормил. А положиться на волю божью и дожидаться смерти — тоже не годится.
— Верно!
— Там все-таки заработаем, хоть сыты будем. А даст бог здоровья, так и домой пошлем крейцер-другой, хоть на соль… Собирайся, Юзек!
— Это бы хорошо… Но что мы там зимой будем делать?
— Что ты спрашиваешь? Кто работы не боится, всегда себе дело найдет…
— На зиму сюда возвращаются…
— Лежебоки это, не мужики! Мороза ты, что ли, боишься?
— Чего мне бояться? И здесь я зимой не за печкой сижу, а в любую стужу хожу на заработки.
— Покуда есть! А ну фабрика встанет, что тогда? С голоду подыхать да плакаться, что смерть пришла?! Будь ты еще один, а то мать!.. Что она будет делать?
Последний довод сильно подействовал на колебавшегося Юзка, застигнутого врасплох неожиданным предложением.
— Как же быть?..
— Идем с нами! Не мешкай, не раздумывай, это всего хуже…
— Надо с матерью посоветоваться.
— Что же, посоветуйся! Никто тебе не мешает…
Начался разговор о будущих заработках. Казалось, там уже все было готово к их приходу, и парни повеселели, тешась радужными надеждами.
Наговорились всласть, уже и солнце село за горы, а они все еще стояли кучкой на площади. Наконец, обсудив дело со всех сторон, начали по одному расходиться.
— Так помни, во вторник! — крикнул кто-то вслед Юзку.
— Не забуду… — громко ответил он, собираясь домой.
Мрак уже спускался в долину, но вершины гор еще пламенели алой вечерней зарей.
Юзек шел быстро, продолжая дорогой размышлять.
— Хорошо-то оно хорошо — пуститься в свет… Но кто знает, что там может стрястись? Края чужие, незнакомые. И говорят там не по-нашему… А я и не знаю, какой он — этот свет, да и откуда мне знать? На богомолье я ходил — самое дальнее — в Людмеж или на ярмарку в Рабку… Только всего и видел на своем веку!.. Не знаю, что скажет матуля… Трудно ей будет одной оставаться. Некому ей ни хворосту принести, ни дрова поколоть… Но и то сказать: так мне и надрываться тут попустому? Одного крейцера не отложишь, не скопишь — какое! Только получишь, сразу же и отдаешь. А годы летят, время не ждет… Хорошо, пока я хоть с возчиками езжу. А ну как и этот заработок сорвется, что тогда? Там я заработаю и сколько-нибудь скоплю… А тут! Сам не знаю, что делать, как быть…
Дорога разветвлялась.
Одна шла прямо — к Порембе, другая влево — к Конинкам. Медленно повернув, Юзек брел, задумавшись, не зная, на что решиться.
— Ехать или не ехать?.. Трудный вопрос!
Вдруг он остановился.
До слуха его донеслись пение и веселая музыка. Это в корчме на границе Конинок и Порембы люди плясали и пели.
Юзек хотел было итти дальше, даже прошел несколько шагов. Но его приворожила скрипка, увлекла песня…
Он повернул к корчме.
Корчма Зыселя славилась на всю округу. Она стояла у дороги, на рубеже двух деревень. Кто бы ни шел, кто бы ни ехал с ярмарки или из костела, непременно заходил сюда согреться на дорогу. Зысель или его жена всегда стояли в дверях, глядя во все глаза, не покажется ли кто на большаке. А завидев, кланялись так низко, что нельзя было не завернуть к ним… По воскресным и праздничным дням Зысель заказывал музыку на утеху молодежи обеих соседних деревень. Вот и сходилась сюда вся братия поплясать да погулять. Но корчма эта имела еще и политическое, и общественное, и много иных значений.