— Просто размышления вслух, — отвечаю.
— Но я слышал, как ты назвал его Йориком, мой мальчик!
— Йориком? Что с того… Надо же было как-то его назвать.
Странный человек, похож на помешанного. Видно, в районе Дарлингтонской свалки бродят помешанные на любой вкус: принцессы в венках, небритые бродяги с сигарой в зубах…
— Но почему именно Йориком? — не отстает назойливый тип, и мне нестерпимо хочется послать его подальше, ругательство так вертится у меня на кончике языка, оно созрело и готово вот-вот сорваться, но… не срывается, что-то мешает мне, смущает: невесть почему, мне становится ясно, что обидеть его я не в силах.
Человек как человек, ну, может, психованный чуточку больше обычного, однако что-то мне мешает прямо так и заявить ему об этом…
Вдвоем, плечом к плечу, шагаем мы с ним среди гигантских пирамид отбросов, которые ежеминутно извергает двадцать второй век из тысяч анусов. Порывы ветра гонят за нашими спинами густые облака зловоний, несут куда-то тряпки, пепел, пестрые этикетки, листья и пух. Мы шагаем вдвоем среди вселенского смрада, вдыхаем отвратительные миазмы свалки, заставляющие меня уверовать, что планета — это сплошная клоака, отравляющая собственную атмосферу, что и недра земли, и небо, и мироздание содержат одну лишь пакость, что она заливает вокруг все пространство, течет по лицу мерзкими струйками, змейками, ползущими мимо рта, спускающимися по шее и груди, проникающими через кожу, чтобы добраться до сердца, и вдруг спутник мой берет меня под руку и внезапно задает вопрос:
— Тебе известно, что такое театр, мой мальчик?