Бедствие века. Коммунизм, нацизм и уникальность Катастрофы - страница 25

В нашем исследовании пришло время оставить исторический анализ и дать слово человеческому опыту. Чрезмерность беззакония потрясла сердце человека и пошатнула его разум: люди ощутили, что исторических прецедентов этому нет и перед ними новый, неведомый зверь. Вопль большинства великих свидетелей XX века обращен к небесам. Одни считали, что небеса пусты, другие — что к небесам можно взывать, умолять, полагаться на них. Честно говоря, когда читаешь Орвелла, Платонова, Ахматову, Мандельштама, Леви, угадываешь, что оба ответа на метафизический вызов подспудно сосуществовали или попеременно чередовались в одних и тех же душах.

Плотин определял зло как «лишение блага» Схоласты уточнили: надлежащего блага. Например, слепота — зло, потому что человеку надлежит обладать зрением. Если он, обладая острым зрением, не видит невидимое, ему не на что жаловаться: зрение дается не для того, чтобы видеть за пределами ограниченного поля. Идея состоит в том, что зло определяется через отрицание. Это чистое небытие: дыра в бытии. Мне кажется, это определение не дает достаточного представления об ужасе, который охватил людей перед тем, что принесли им коммунизм и нацизм.

Причиной этою ужаса было не столько само зло, сколько порождающая его воля к злу. Человеку свойственно стремиться к счастью, и его воля обычно обращена на то, что он считает себе благом. Нетрудно понять это: уже древнейшие философы объяснили, что по ограниченности воображения человек легко заблуждается в отношении своего блага и совершает дурные поступки, не понимая, во что они ему обойдутся. Разумеется, вор обогащается, прелюбодей наслаждается, убийца дает выход своему гневу, лжец выпутывается из неприятной ситуации, но за все это приходится платить. Мы сталкиваемся с иной категорией поступков, за которыми не следует никакое вообразимое для простого человека удовольствие, поступков, которые выглядят нечеловечески «бескорыстными» Тех, кто их совершает, как будто влечет чистое желание «преступить» Эти люди наводят страх, потому что их не понять, потому что они выглядят вышедшими за пределы обычной человечности. Нам легко понять вора, прелюбодея, убийцу, потому что в нашей душе мы находим точки совпадения с ними: нет необходимости далеко углубляться в себя, чтобы обнаружить, что мы в той или иной степени жадны, распутны, агрессивны. Но перед второй категорией поступков мы растеряны, как растерялись бы перед чудом — перед чудом наизнанку, негативным исключением из известных законов природы. Человек желает себе блага, но здесь никакое благо не представимо. Вот почему тех, кто пережил коммунизм или нацизм либо хотя бы изучал их достаточно внимательно, постоянно преследует вопрос: почему? Почему надо отвлекаться от ведения войны, тратить деньги, перегружать пути сообщения, мобилизовать людей — и все ради того, чтобы разыскать прячущуюся на чердаке еврейскую девочку и отправить ее на смерть? Почему, когда нет никакой организованной оппозиции, когда все послушно повинуются, надо проводить миллионы арестов, мобилизовать репрессивный и судейский аппарат и принуждать арестованных признаваться в невообразимых, откровенно нелепых преступлениях, а после того, как они признались, собирать народ, чтобы заставить его разыгрывать комедию возмущения и соучаствовать в смертных приговорах? Почему накануне запланированной войны надо расстреливать половину высшего комсостава?

Но особенно непонятным выглядит тот факт, что эти бессмысленные массовые преступления совершали заурядные люди, даже исключительно заурядные, как по уму, так и по нравственности. В огромной толпе исполнителей можно было встретить извращенцев, садистов, которым причиняемые ими страдания доставляли удовольствие. Но это были исключения. Конечно, люди, извращенные от природы, процветали, их использовали для особых заданий, но лишь до определенных пределов, а затем их отставляли в сторону, а иногда ради поддержания дисциплины и наказывали. Жертвы в своем желании понять уже не могли прибегать к объяснению злодейством и подлостью, на которые способен человек и которые часто носит в себе. Приходилось обращаться выше, к «системе» Но рациональность системы, даже бредовая, опровергалась этими саморазрушительными действиями, шедшими против интересов общего замысла.