Белая лебедь Васьки Бриллианта. Часть 1 - страница 3
— Что ты творишь? У тебя же вся жизнь впереди, сохрани в себе человека, не становись палачом — сказал тогда ему Васька.
Теперь перетаптываясь с ноги на ногу, Таракан ждал, когда Васька подойдет к кормушке.
— Васька! — прошептал Таракан — В зоне бунт! «Мужики» требуют от хозяина, чтобы он выпустил тебя. Ответь «положенцу», я отнесу. Ты же знаешь меня.
— Знаю и помню тебя, Тараканище!
— Я вернусь через полчаса.
Он просунул Ваське огрызок карандаша и бесшумно прикрыл «кормушку».
Дождавшись, когда он уйдет, Василий содрал целофановую обертку со «шпульки» и развернул «маляву».
«Мир Ворам! Вася, «мужики» взбунтовались, из-за того, что «хозяин» не выпускает тебя в барак. Зона не выходит на работу, они подали петицию. Что мне делать?» — спрашивал положенец, хороший, но еще молодой и малоопытный парень — Антон.
В тексте «малявы» чувствовалась тревога от создавшейся ситуации, ведь не часто такое случается в «системе», чтобы смирные, работящие, лагерные «мужики», вдруг забунтовали. И не из-за сала и хлеба, а вот возьми и всколыхнись, чтобы Вора им выпустили из БУРа…
«Вот она, пресловутая загадочная русская душа! Что на крест молиться, что башкой об стену!»
Вспышкой зарницы в памяти полыхнули бессвязные обрывки далеких воспоминаний, настолько давних, что на мгновенье показалось, будто были они не в его — Васькиной жизни. Он вспомнил беспощадный пьяный бунт мужиков в Карлаге, в 1953 году, в зоне на Карабасе, где русские «бузотеры-мужики» поддавшись влиянию «бандеровцев», снесли 7 — ой и 8 — ой воровские бараки, набросившись на Воров с арматуринами и в безжалостной бойне многих покалечили, а семерых зверски растерзали.
А нынче они поднялись из-за него, Вора Бриллианта!
Он знал, что простой «мужик» чтит его, и это многого стоило, собственно стоило всей его жизни! И не только его жизни, а жизни всех «честных» Воров, загибавшихся в штрафных лагерях, в БУРах, на «кичах», в карцерах и «крытых», потому что по большому счету гнили они там, за этих самых простых русских Иванов и не только русских — нет для истинных Воров национальностей.
— Эк, некстати как! Надо же было им! — чертыхнулся Васька.
Неожиданное известие смутило его, хотя он понял, что «мужики» затеялись из самых честных побуждений, возмущенные произволом властей чинимых над ним.
Но вместе с этим он осознавал, что вспыхнувший стихийно бунт, начальство расценит как спланированный им — Бриллиантом, и эта ситуация станет для них выигрышной.
И «хозяин», и «кум» и «режимник», незамедлительно захотят воспользоваться этим, чтобы вывезти его.
А у него были свои планы на этот лагерь, с ласковым названием Лапотки, он ждал приезда сюда воров — единомышленников.
Васька места себе не находил, потеряв покой и сон, его очень беспокоило решение последней, тбилисской Воровской «сходки». Там, на этой «сходке» было принято решение, Ворам внедряться во власть!
А он — Васька Бриллиант, был категорически против этого безумия и отправил на этот счет на волю «маляву», но слово его потонуло в пучине однородных мнений законников, почувствовавших запах больших денег.
«Если поводырем слепого будет слепой — они оба упадут в пропасть!» — негодовал старый Вор.
Он вынул бумажку из сигаретной пачки и, вывернув наизнанку, корявым почерком начеркал на ней текст.
«Когда-нибудь мужикам Воровской масти воздвигнут глыбу. Не было бы вас, не было бы Воров! Поменяйте требования на бытовуху. Васька».
«Ах и почерк!» — возмутился он внутренне, шестиклассное образование так и не дало ему времени, для его выправления.
Тщательно запаяв «малявку», он зажал ее в кулаке, готовый в любую минуту передать Таракану или зажевать, чтобы привести в негодность.
Сорок четыре года он «топтал» лагеря, имея за спиной в общей сложности девяносто лет срока, три раза уходил в побег, один раз с этапа и дважды с зон. Рвали его злые овчарки, натасканные на человечину, били смертным боем конвоиры, он замерзал в ледяных Норильских «кандеях», десятилетиями не ел досыта и все это ради сохранения Воровской Идеи!
Он тосковал по своей ненаглядной голубушке Зое, изнемогшей его ждать и наконец — таки вышедшей замуж, уехавшей в далекую Канаду, по сестре Ане, сердце иссохло в думах о покойной матери, так и не увидевшей своего любимого младшего…, но более всего он извелся в думах о дочери.