Белая нить - страница 15

Что одним погибель сулит, то у иных благом слывет. Не существовало в мире растительной отравы, способной умертвить дриада. Напротив – такого рода яды отрывали захворавших от коек. Вот самый чудотворный из них – итанга – и очутился в Барклей. И наблюдая, как пляшут у дна сосудов отличительные косточки-звезды, Олеандр не посмел усомниться в его подлинности.

– Как ты?.. – бессвязно молвил он, уставившись на флакончики. – Откуда?.. Когда?..

– Недавно, – вяло ответил Рубин. – Наведался к дракайнам, чтоб им языками подавиться!

– Ты украл итанга?!

– Грубовато. Позаимствовал?

Твою ж!.. Олеандру почудилось, словно его сперва на небеса подняли, а потом с силой швырнули наземь.

– Я не возьму их, – буркнул он, покуда сердце рвалось из груди. – Не хочу потакать воровству.

Рубин смолчал. Только кисло ухмыльнулся.

Понятное дело. Чего ему горевать и терзаться чувством вины? В кои-то веки он извернулся и подгадил соплеменникам по матери.

Чары двух Творцов его кровь не оскверняли. Отнюдь. Дорогу жизни перед ним расстелили феникс и дракайна, подданные Умбры. Дрянная там вышла история. Как наверняка было – никто не поведает. Но существа горазды домысливать. Неуёмные языки разнесли слух, что предки Рубина предались греху по глупости. Разделили ложе и разбежались. Женщина понесла и избавилась от нежеланного дитя. Не прикончила. Подкинула на Ифлога3, уповая то ли на скорую гибель сына, то ли на совесть его горе-отца.

К счастью, Рубину повезло. Он увидел свет под счастливой звездой, потому что случилось третье: на него наткнулись ореады. Не кто-то из стражи, а Цитрин и Яшма – владыки клана. Они и пригрели бедолагу-гибрида под своими крыльями. И воспитали наравне с кровными детьми – Сапфиром и Чароит.

– О! – памятуя о друге-ореаде, Олеандр вспомнил об ином. – Сапфир обещался навестить меня.

– Когда? – Рубин посмурнел, хотя души в названном брате не чаял. – Скоро, стало быть?

– Со дня на день. А что? Боишься встречи с ним? Ты сколько уже кочуешь? Давно на Ааронг4 заползал?

– Давненько.

Скрещенные за спиной мечи-парники соскользнули с плеч Рубина. Ремни юркнули точно в ладони, и он уложил оружие на подушку – нежно и заботливо, будто подношение кому делал.

Вроде остался он прежним. И все же что-то в нем изменилось. Лёгкое, почти неуловимое, оно ускользало, только Олеандра думал, что подобрался к разгадке. В одном сомневаться не приходилось: Рубин поднаторел и набрался опыта. Твёрдость шага. Взгляд, оценивающий и настороженный. Привычка отводить руки к затылку – туда, где обычно торчали рукояти мечей. Всё выдавало в нем воина. Казалось, нет таких невзгод, которые вырвут у него из-под ног почву. Он как клинок на наковальне – от ударов кузнечного молота только крепнет. Таких бойцов на поле брани лишь смерть подсекает.

Пока Рубин разминал плечи, жажда приволокла Олеандра к столу. Чтобы залить засуху во рту, пришлось осушить полбутылки с нектаром. И вдруг дыхание оборвалось. На грудь будто бочку с камнями поставили. Он попытался вздохнуть, но вздох застрял на полпути к легким.

– Эй, Цветочек! – возопил голос в мире, тонущем во мраке. – Ты чего это? Что с тобой?

– Дышать не могу, – прохрипел Олеандр и смолк – иглы боли вонзились в шею, прожигая насквозь.

Жар раскатился по телу со скоростью вихря. Чьи-то руки легли на плечи, встряхнули Олеандра, силясь привести в чувства. Да какой там! Он горел. Утопал во пламени. Кисти рук занемели – не пошевелить и кончиком пальца. Сердце трепыхалось в груди. Билось за жизнь, неровно и глухо, на последнем издыхании, через стук спотыкаясь о когти смерти.

С запозданием разум озарила мысль, что траванулся Олеандр чем-то цепким, схватывающим мгновенно. С еще большим запозданием ум прикинул, влиянию каких ядов соответствуют ощущения.

Но сколь бы резво Олеандр ни размышлял, победу в гонке с отравой одержать не удавалось. Выводы ускользали, не успев сложиться. Мысли путались, утекали к потугам урвать глоток воздуха.

Удар боли швырнул его на пол. И он обмяк на ковре, погружаясь в бессодержательную темноту.

– Хранители, чтоб вас!.. Аспарагус! – услыхал он голос Рубина прежде, чем его засосала вязкая чернота.