Белая нить - страница 16

Веки не желали размыкаться. Малейшие шевеления упрочивали темноту, опускали Олеандра на невидимую гладь, уносившую далеко-далеко. Там густело безмолвие. Не звенели над ухом споры и ругань. Не прилипала ко рту тряпица, пропитанная кисловатой влагой. Там всё было проще. Он не хотел выбираться оттуда. Но кто-то упорно дёргал плоть за незримые нити. Расшатывал лодку его покоя и утягивал к свету, горевшему всё ярче и ярче, ближе и ближе.

Снова и снова тело качало вниз-вверх. Снова и снова он то беспамятствовал, то ощущал на губах едкую водицу.

Не сумел бы он сказать, сколь долго колыхался туда-сюда. Но только над ухом прошелестело злополучное «Наследник, слышите меня?» – и свет вдруг обступил, окутал его коконом.

– Наследник? – растекся рядом бархатный голос, который он предпочел бы стереть из памяти.

Олеандр прикусил щёку с внутренней стороны. В ушах вновь разлился зов архихранителя:

– Сын Антуриума?

Надо думать, поговорку «Даже смерть не разлучит» сложили о них с Аспарагусом. Везде он Олеандра преследует, Боги! Даже в царстве мёртвых достал!

– М-м-м…

Время утекало, а Олеандр всё лежал бревном. Не получалось даже палец приподнять, чего уж и говорить о чем-то потяжелее. Например, о руках, которые будто примёрзли к ложу. Взор ошибался. Метался от потолка к ряду книжных полок. Сперва нечёткие и дрожащие, корешки фолиантов обретали ясность тем пуще, чем чаще скатывались по щекам слезы.

Животные яды, – прочитал он название одного из них. И разум ожил, настигнутый двумя осознаниями:

– Я не умер, меня отравили, – просипел Олеандр и отвел голову к плечу. – Твою ж!.. Почему ты? Нет, у меня мало друзей, конечно. Но они ведь есть! Почему я на тебя-то вечно натыкаюсь?

Облокотившись на колени, Аспарагус восседал в кресле у ложа. Черты лица его размывались в полумраке. Лишь бровь и усы выделялись тёмными кустами, будто хищник притаился в засаде.

– Хвала Тофосу, вы живы, – произнес он и выдохнул столь протяжно, словно до сих пор не дышал.

– Честно? – Олеандр отодрал руку от ложа и стер со щеки влагу. – Мне казалось, я погиб. Глупо, но…

– Вы и погибли, – высказался архихранитель. – Благо ненадолго. На мгновение-другое.

Зелень чар сорвалась с его пальцев и облепила балдахин, напитывая прицепленные к нему златоцветы. Растревоженные, они вспыхнули друг за другом и залили комнату теплым светом.

Олеандр моргнул раз, другой. Рассудок, чудилось, коркой порос, сквозь которую пробивались мысли. И единственное, на что хватало сил – оценивать обстановку, обретшую ясность.

Опрятностью Олеандр никогда не отличался. Вечно раскидывал принадлежности для рисования. Комкал шаровары и рубахи, которые скатывались безобразными кучами. Но ныне покои дышали чистотой. Частый их спутник – запах краски – выветрился. Из-за ширмы у стены выглядывали треноги для рисования. Строгим рядом выстроились на подоконнике баночки, ощерившиеся кистями.

Один шкаф, облепленный ракушками, высился в углу – за дверцами хранился посох рек и озёр, ещё в незапамятные времена подаренный дриадам наядами. Ряд книжных полок примыкал ко второму шкафу, пониже, со множеством квадратных отсеков. Внутри каждого, томясь в пухлых сосудах, хранились целебные настойки и отвары. Олеандр расставлял их впопыхах, не слишком заботясь о какой-либо упорядоченности. Но точно знал, где и что стоит.

Наградил его Тофос ценным благом – совершенной памятью. Желая запомнить что-то, он мог отпечатать видимую картину в уме и такой себе слепок в уголке сознания откладывал.

– Сколько я пре… – Словосочетание «предавался сну» отразило бы смысл пережитого неверно. Олеандр исправился: – Беспамятствовал?

– Отравились вы поутру, – по-деловому сухо ответил Аспарагус. – Уже стемнело.

Точно. Свет, заливший покои, путал. Низкое и грузное, за окном висело синюшное небо.

– Так, – скорость мышления донимала – Олеандр привык соображать быстрее, – когда… – Руку дёрнуло болью, и он прикусил язык. Зажмурился, терпя ворох покалываний, разбежавшихся по телу. – Что за напасть?

– Тени пережитого, – казалось бы, повествуя о погоде, произнес Аспарагус, – вас разум подводит?