Белая Русь<br />(Роман) - страница 26

— Где взяли? — спросил атаман.

— С барки…

Атаман, подобрав кунтуш, уселся на березовый чурбак и сплюнул. Еще раз посмотрел на Фоньку.

— Какой это к бесу язык?! Хлопа привели.

— Теперь и купцы хлопское надевают. Кто его знает. У него, атаман, на лбу клейма нет.

— Хлопу не на лоб смотреть надо, а на зад…

Казаки дружно загоготали.

— Гарно сказав, батько!

— Скидывай рубаху, — приказал атаман Фоньке. — Сейчас увидим, какого он роду и племени.

— Руки…

Фоньке развязали руки и вмиг сорвали сорочку. Атаман посмотрел на иссиня-красные рубцы, что разрисовали кожу на всей спине, кивнул долговязому казаку:

— Смотри, Микола, как оно, панское письмо, отпечатано.

— Панское, — согласился Микола. — Кажись, свежее?

— Только-только затянулось, — подтвердил Фонька.

— Как звать?

— Фонькой. По прозвищу — Драный нос.

— Нос и впрямь драный. Признавайся, напугали казаки?

Фонька не знал, что ответить атаману. То, что струхнул, так не отнять. А кто бы не струхнул, если навалились внезапно. Не казаки в лесу страшны, а харцизки. Те бродят шайками в лесах и грабят одинаково, что пана, что хлопа.

— Чего пугаться.

— И я о том. Рассказывай, куда путь держал?

Спокойный разговор атамана окончательно успокоил Фоньку и убедил в дружелюбии казаков. Слухи о том, что казаки безжалостно убивают схваченных языков — оказались неправдой. Фонька Драный нос решил, что таить думы нечего.

— На Сечь хочу.

— От панов бежишь?

— Стало быть… — Фонька натянул рубаху, вздохнул. — Купец на барку взял до Любечи. А сам из Полоцка.

— Скажи, не ждут казаков в Полоцке? — атаман пытливо прищурил карие глаза в ожидании ответа.

— Ждут, — Фонька Драный нос подтвердил с уверенностью. — Только и говор о них. Невмоготу стало под паном. Правду бают, что и Хмель из шляхетного рода… — Фонька осекся, подумал, что болтнул лишнее; да было поздно. Увидев спокойное лицо атамана, продолжал: — Пан с паном снюхаться может… И будет на Белой Руси казацкое панство.

Стоявшие поодаль казаки засмеялись. И Фонька засмеялся. Только лицо атамана по-прежнему оставалось серьезным, даже строгим. Фонькины речи пришлись ему не по душе. Вздрогнула бровь у атамана и, приподнявшись, замерла.

— У казаков своих земель хватает. И мыслей нет у них на Белую Русь зариться.

— Может, оно и по-твоему, — подумав, согласился Фонька. — Люд говорит, есть универсал гетмана Хмеля, чтоб белорусцам беды не чинить и брать под свою защиту, как братьев. Правда ли это?

— Есть. Рукой гетмана писан.

Об этом универсале Фонька Драный нос слыхал на барке. Кому-то из мужиков в Бобруйске пересказывал писаное монах. Кроме того из уст в уста передают всякие указы гетмана: чтоб беспрепятственно пропускали купцов с товарами, чтоб оберегали церкви и святых отцов от надругания иезуитов, чтоб с почтением относились к бабам и девкам. И еще всякое такое, чего не запомнил. Хотел Фонька Драный нос спросить у атамана, давал ли гетман такие наказы, но не решился.

Атаман поднялся и, отыскав глазами Миколу, приказал:

— Принеси Фоньке мяса и хлеба. — Посмотрел испытующе на Фоньку. — Чего тебе на Сечь бежать? Там никого не осталось. Или, может, задумал в наших краях жениться?

Фонька Драный нос усмехнулся.

— Чего бы и нет? Там девки чернобровые.

— Ох, гарные! — заговорили казаки.

— А может, пойдешь с нами? — Атаман ждал ответа. — Поразмысли. Неволить тебя не стану. Если хочешь — беги обратно на купецкую барку…

Словно искра проскочила в сердце Фоньки Драный нос. Перед господом богом давал клятву расквитаться с панами за каждый рубец на теле, за каждую обиду, что лежала под сердцем, за святую веру, что попирают и топчут. Бежать на Сечь — значит забыть все, выбросить навсегда из сердца, чтоб никогда не терзали душу воспоминания. Бежать на Сечь — значит отдать на поругание родной край? Согласиться с панской неволей? А господь видит, а господь шепчет Фоньке в ухо: выбирай, Фонька Драный нос, выбирай, не медли… Стоит атаман, смотрит поверх шатров на сверкающие наконечники пик, на дымки, что тянутся к вершинам высоких сосен.

— С тобой пойду, атаман! — твердо прошептал Фонька пересохшими губами.

— Сотник!

— Я! — отозвался живо казак.