Белая Русь<br />(Роман) - страница 27
— Дай Фоньке саблю и коня!..
Густой, белый туман стоял над Березой-рекой; лес терялся в синем ночном мраке. Спали птицы, и до рассвета было еще далеко. А сотники уже сидели в шатре атамана. Совещались недолго. Покинув шатер, стали поднимать сотни. Пофыркивали в тишине кони и звенели уздечки. Казаки разговаривали вполголоса, приторачивали к седлам кунтуши и потрепанные в походах армяки.
В какую сторону будет двигаться войско, Фонька Драный нос не знал. Ничего не мог ему сказать и Микола Варивода, храбрый и ушлый полтавский казак. Фонька подружился с Миколой, спал с ним рядом, и тот отдал Фоньке старые, но еще целые чоботы и шапку, отороченную мехом.
— Бач! Тэперь и ты козак! — Микола хлопнул Фоньку по плечу. — Шапку, хлопче, ховай, бо як зрубаюць голову, то нэ будэ на що надиваты!..
В первые же дни от Миколы Фонька узнал многое. Больше всего удивился тому, что атаман никакой не казак, а хлоп из-под Быхова-города, что на восток солнца от Бобруйска и стоит на земле Великого княжества Литовского. Как попал он на Украину, сказать не мог. Но гетман Хмель дал ему загон из тысячи сабель и послал на Белую Русь. Только дивно, что прозвище у атамана казацкое — Гаркуша. Человек он отважный, и если б было это не так — не пошли б за ним казаки. Рассказывал Микола, как под Желтыми Водами три гусара рубились с атаманом. Пока подоспели черкасы, двоих Гаркуша сшиб с седла. Третий сам поспешно ноги унес. У гетмана Хмеля атаман был в большом почете, ибо не только рубался лихо, но и посольские дела вершил. Дважды бывал Гаркуша в Москве у царя Алексея Михайловича[6]. О чем там вел разговор с государем, ведомо лишь царю, атаману, да Хмелю. А когда повел Гаркуша казаков на Белую Русь, обнял его гетман Хмель и поцеловал трижды на дорогу…
Фонька присматривался к загону. Увидел, что село на коней много мужиков с Белой Руси. Кто из-под Гомеля, кто хлипеньский[7], кто из Бобруйска.
Вытянулись сотни из леса — светало. И пошли на рысях в сторону села с дивным названием Олба. До Олбы не доскакали верст пять и свернули со шляха. Только тогда Фонька узнал от Миколы, что держат путь к маентку ясновельможного пана Гинцеля.
Когда вышли из леса — увидели на пригорке богатый каменный дом, за которым виднелись сложенные из камня сараи и часовня с остроконечной крышей и крестом. Гаркуша привстал на стременах, пристально вглядываясь в дом. Там еще спали. Атаман махнул рукой и сотня пошла вдоль леса в обход, чтоб ни пан, ни прислужники не выскочили из дома.
Как по цепочке, полетели команды сотников, и кони сорвались с мест. С гиканьем и свистом влетели на фольварок. Заскрипев, распахнулись ворота, и двор панской усадьбы наполнился топотом коней и людским гомоном. На крыльцо выбежали два гайдука с мушкетами и сержант. В руках у сержанта была сабля.
— Не думай стрелять! — закричал Гаркуша.
Но гайдуки поспешно поставили сошки и, не целясь, выстрелили. Пули никого не задели. Казаки бросились на крыльцо. Первого сержант рубанул саблей и тут же был схвачен сам.
— В сило[8]! — приказал Гаркуша, заскрипев зубами.
Сержанта потащили к старому вязу. Гайдуков сшибли с крыльца, и в панских маентках зазвенело стекло.
В зал, устеленный дорогими коврами, с шумом ворвались казаки. А навстречу им — в нательном белье, с обезумевшими глазами, — ясновельможный пан Гинцель. За ним в одной сорочке, с распущенными седыми волосами, показалась старая пани и скрылась в своем покое.
— Кто дозволил?!. — бледные дряблые щеки пана Гинцеля затряслись.
А в ответ — казацкий гогот.
Казаки расступились, пропуская Гаркушу, и замерли. Минуту атаман и пан Гинцель стояли молча, друг против друга, с пылающими глазами.
— У тебя еще есть время, пан Гинцель, надеть штаны, — Гаркуша кивнул на спальню.
И снова дружный казацкий смех.
— Вон сейчас же отсюда!.. — прошипел пан, теряя самообладание. Одной рукой он придерживал подштанники, второй показывал на дверь. — Вон!
Гаркуша укоризненно покачал головой:
— Кто знает, пан Гинцель, сколько жить тебе осталось, а кричишь «Вон!». Ослеп от шляхетского гонора. И под Москвой штаны держал, а сверкал саблей…