Бельканто на крови - страница 7

— Мне нужна от тебя одна услуга. Да не дёргайся, дура! Не та услуга, о которой ты подумала.

— Ох, простите меня! Я слушаю вас.

— Я хочу знать всё об итальянцах. Ставлю риксдалер, что ты успела подружиться с ними обоими.

Хелен робко запротестовала:

— Но я ничего не знаю!

— Не играй со мной, Хелен. Ты же не хочешь, чтобы весь город узнал, что ты влюбилась в сопливого итальянского мальчишку? — наобум спросил Эрик и попал в яблочко.

Впечатлительная крестьянская натура не устояла перед обаянием оперного таланта.

Она прижала руки к груди:

— Как вы узнали, ваша милость? Пожалуйста, не выдавайте меня! Мне стыдно, что я не оправдала доверие фрау Майер! Я расскажу всё, что знаю.

— Говори.

Девушка облизала пересохшие губы и оглянулась, будто боялась, что её могут услышать. Но вокруг было безлюдно, и только худая пятнистая корова щипала свежую траву.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Он не мальчишка, как вы сказали. Он четыре года пел в церковном хоре после музыкальной школы в Неаполе. После хора он выступал в театре у какого-то итальянского графа, а весной у них театры закрываются, и Маттео приехал сюда по приглашению губернатора. То есть, он не мальчик…

— Сколько ему?

— Посчитайте, ваша милость. Школу он закончил в семнадцать.

— Ты что, слаба в арифметике? — Эрик прикинул, что итальянцу не меньше двадцати двух лет, и поразился. — Что ещё?

— Маэстро Мазини нашёл его в детском приюте, когда ему было девять. Тогда в Италии была эпидемия чумы, все родные Маттео умерли. Маэстро услышал его красивый голос и отвёз учиться в Неаполь. Он стал ему как отец.

— Как отец? Не больше?

Лицо Хелен искривилось в гримасе отвращения:

— Нет! Нет! Маэстро пишет музыку, играет на инструментах и договаривается о концертах. Они как отец и сын. Как учитель и ученик. Ничего плохого, клянусь!

— Ещё что?

— Ну, они католики. А в Калине католических храмов нет, и они очень страдают без своих месс.

— Вижу, ты крепко подружилась с красавчиком Маттео. Это всё?

— Всё, что я знаю, ваша милость.

— Держи далер, — Эрик вложил в холодную руку тяжёлую серебряную монету. — Никому ни слова о том, что я спрашивал. И не трясись от страха. У меня нет цели испортить тебе жизнь, если ты сама её не испортишь. Будешь благоразумной — выйдешь замуж за купца и забудешь своего итальянца.

— Спасибо, ваша милость! — она попыталась поцеловать ему руку, но он не позволил.

Они направились по дорожке в сторону моря и через узкие Восточные ворота вернулись в город. Пересекли пустырь с колодцем и незамеченными пробрались на задний двор тётушки Катарины.

Юхан докладывал:

— Часовой денег взял. Сказал, что выполнит всё в точности. Ключ от комнаты певца готов. Я заплатил кузнецу втрое, чтобы он при мне его изготовил. Пришлось подождать. Его комната на втором этаже, в торце дома — там, где раньше перец хранился, помните? Окно выходит в сад и на разрушенную стену монастыря. Маэстро живёт в соседней комнате, у него маленькое мансардное окно. А большой склад на третьем этаже они используют для музыки. Там стоит инструмент и стол со стульями. Ещё там лебёдка и три бухты каната, такие большие, что на них можно спать. Ваша тётушка, кажется, совсем от дел отошла, склады пустые.

— Не отошла. У неё флотилия торговых кораблей и паи в самых прибыльных предприятиях. Складочное право её не касается.

— Тогда хорошо. Вроде всё.

— А аптека?

— А, точно! Вот, держите, господин, самое лучшее миндальное масло в Калине. Чтоб меня разорвало, сколько оно стоит! Раньше вы без него обходились, и ничего…

— Тебе-то откуда знать, как я обходился? Сдача осталась?

— Четыре марки. Вернуть?

— Себе оставь.

К ужину Эрик оделся тщательнее, чем утром. Хотя Маттео и не крутил головой по сторонам, барон был уверен, что его наряды не остаются незамеченными. Но как бы он ни наряжался, молодой итальянец выглядел живописнее: протестантская сдержанность меркла перед католической пышностью. Тонкие кружева, блестящий атлас, вышивка серебряной нитью — в старом купеческом доме Маттео смотрелся как канарейка, случайно попавшая в воробьиную стаю. В лютеранском Калине чрезмерное увлечение модой не поощрялось, а скромная добротная одежда считалась проявлением похвального благоразумия.