Бельмо - страница 19

В начале пятидесятых годов Володю заподозрили в связях с бандеровцами, и осудили на пожизненную ссылку в Среднюю Азию (тогда, даже если не предъявляли этой связи, все равно давали 25 лет, или пожизненную...). Там он находился до XX съезда, а потом после великих сдвигов его дело пересмотрели и разрешили вернуться на Львовщину. Через некоторое время он с товарищами организовал группу, и они тайно начали печатать брошюры и листовки антисоветского содержания. Один раз его поймали с чемоданом собственной продукции и с револьвером в кармане органы КГБ. Он как раз тогда направлялся в Закарпатье.

Володя всячески отпирался. Говорил: это не мой чемодан с брошюрами и листовками, а револьвер ему подсунули работники КГБ. Тогда карман вместе с револьвером вырезали и экспертиза установила, что именно в этом кармане много времени Володя носил револьвер. Во время следствия выяснилось, что, живя в Средней Азии, он тоже совершил целый ряд преступлений, в частности, пропагандировал украинские националистические песни и идеи. За все это он и был признан «преступником двух республик» и осужден на 12 лет лишения свободы. Меру наказания отбывал в Душанбе, а теперь его вызвали как последнего свидетеля по делу Купъяка, бывшего руководителя бандеровской службы безопасности, который после войны поселился в Канаде и живет там до сих пор. Советский Союз много раз предъявлял ноты правительству Канады, чтоб те вернули Купъяка в Советский Союз, где его должны судить, как преступника военных лет...

Я с удивлением посмотрел на Володю: до сих пор мне он казался своим поведением вором или спекулянтом, за это, думал я, его, наверное, и судят. А он, как бы понимая свое преимущество над моей никчемной сущностью, развалился на койке, закинув ногу на ногу, и "пускал ветры” что совсем не подходило к его интеллигентной стати.

— Хочешь, я тебе скажу, сколько лет тебе влепят?

Он нарисовал круг, обвел его большим и разделил на семь частей (каждая часть обозначала год, то есть сем лет по санкции статьи). Посреди круга ставил кружку с водой, разбалтывал воду и кидал спичку. Когда вода успокаивалась, спичка выплывала из круговорота и била головкой в стенку против той части круга, на которой была написана цифра количества лет. Я должен был получить по этой ворожбе, три года.

— Клянусь своими и дедушкиными конями, что ты не получишь больше.

11 февраля нас перевели в другую, 70 камеру, тут было просторно, я старательно вымерил площадь. Ха-ха, сказал Володя, мы в раю, не хватает лишь женщин, да-а... К нам поселили еще одного узника, невысокого, тучного еврея, молчаливого и спокойного.

Несколько дней назад Володя сказал мне, что скоро, со дня на день, он оставит мою компанию навсегда, поскольку у него уже все ясно. Но как только к нам в камеру прибыло пополнение, он после очередного вызова сказал, что остается еще не меньше, чем на месяц, поскольку раскрыли новые, очень досадные для него факты. Он это говорил с каким-то внутренним нажимом, но я в этом не уловил никакой тревоги.

Наш «рай» казался мне Эрмитажем, без картин, правда, но с восемью метрами вдоль. Если ходить туда и назад и старательно считать шаги, то можно каждый день проходить по шесть километров — расстояние от ЦУМа до моего жилья и назад. Я развлекал себя этими шагами, я радовался, как ребенок, своему открытию, и, казалось, даже немного ожил. Шаги не всегда выходили одинаковой длины, и тогда я брал два за один. Я обманывал себя на этом развлечении, но и это не отвлекало меня от женского плача, что преследовал мои уши целыми днями. Почти неделю кто-то жалобно рыдал за стеною, и во мне все перевертывалось от этого, росло в груди какое-то жуткое беспокойство, я подходил к окну, возвращался к двери, считал и считал шаги, а плач не утихал.

— Такое впечатление, что мы не в тюрьме, а в джунглях, что мы не заключенные, а изолированные от всего света неразумные Тарзаны, которых обезьяны решили выжить из дебрей диким рыданьем...

Володя молча читал, все время у него смешно шевелилась нижняя губа, и он время от времени украдкой поглядывал на нового обитателя.