Бельмо - страница 21

И если первые поднимают своих негативных и позитивных героев на облака, то вторые (в этом наибольшая их изобразительная ценность) обязательно загоняют их под землю, они толкают их впереди себя в узких непроходимых лабиринтах и там оставляют на произвол судьбы. Можно себе только представить, какие это жуткие романы!... Правда, у них очень скромные названия, но в конце концов разве название что-нибудь значит для хорошего произведения? Роман обо мне, написанный моим следователем за шесть месяцев, назывался «Дело № 107», это была седьмая книга общей эпопеи в 19 томов. В ней с первой страницы становилось ясно: кто отрицательный, а кто положительный герой (необходимо обратить внимание, что такая классификация обязательна не только для литературы соцреализма, а и для них). Все, что могли сделать люди подлого за все свое существование, сделал я. Даже не в миниатюре. Я никогда не мог предположить, какой я враждебный элемент, как я враждебно мыслил, я даже, извините, про обыкновенную иголку думал не так, как следовало.

В этом объемистом романе почти в четыреста страниц отмечалось все, что я мог сделать...

Выясняется: любое знакомство, любая встреча, любое поздравление с праздником 1-го мая можно классифицировать как преступление, и даже, кто бы мог подумать, если вы при знакомстве стояли к дому спиной или держали в кармане руку, — это тоже рассматривается как преступный акт. А если вы еще качали головой (эпилепсия не берется во внимание), то это уже крамола...

Когда-то я попал на заседание литстудии Луцкого пединститута, и тут понравились мне стихотворения Анатолии П. Тогда я так и не успел познакомиться с ней и через своих приятелей попросил, чтобы она прислала мне свои стихи. Несколько из них с короткой моей аннотацией были напечатаны во Львовской газете «Ленiнська молодь». А как-то Анатолия была во Львове и зашла к моему приятелю в гости. Я не имел тогда времени, мы просто познакомились, и я дал ей свой адрес. Это все было старательно записано в деле. Когда Анатолию П. спрашивали: «Что вы делали на его квартире и с какой целью посещали его весной 1965года?»И она отвечала: «Я читала ему свои стихи». «А он что, говорил что-нибудь?» — «Нет, он кивал лишь головою...» Если бы я не кивал головой, может быть, эта незначительная историйка и не приобрела бы себе славы в деле...

Жизнь отчасти можно представить как механизм. Механизм, набитый рычагами и колесиками. Эти колесики — друзья. И если заменить одно колесико другим, таким же точно, то механизм будет двигаться дальше. Это колесики-близнецы, которые, как в конце концов убеждаешься, можно легко заменить, и механизм от их смены не остановится. Настоящий друг — подлинное колесико. Заменишь его, и остановится движение механизма.

Сандурский — колесо в моем механизме (пусть извинит меня за такое сравнение), замена которого не остановила механизма, да он даже начал двигаться лучше, очистился, одним словом. С ним у меня была давняя дружба, чуть ли не десятилетняя даже. Он учился в аспирантуре на кафедре философии Львовского университета, много читал, был эрудированным, много знал по эстетике, литературе. Я много в чем помог ему в жизни, и не стыжусь говорить это. Я даже верил этому человеку, как близкому, как такому, что поможет в горе... Но... Стоило мне попасть за нелепые решетки, как колесо не только выпало, но и поломалось, поломав мгновенно и сам механизм. Он оказался трусом, который ради корыстных целей может оболгать человека, если этого кто-нибудь хочет. Он спал в моей холостяцкой комнате (не имея где), а следователю сказал, что я приглашал его к себе и давал читать антисоветскую литературу. Он называл такие книги, какие я и теперь нигде не могу встретить, как ни спрашиваю у всех. Он, оплевав меня с ног до головы, помог этим следствию, и, заживо закопав меня, помог загнать в фальшивые лабиринты темного подземелья. И он это делал с таким пристрастием, что ему могли позавидовать сами следователи. В конце они его хвалили, нахвалиться не могли. «Вот умный человек, истинно советский человек». Если следователи мыслят советского человека только таким, что способен на все — и на дружбу, и на подлость, как Сандурский, то это очень примитивное мышление. Это приходило мне в голову, когда я читал «Дело № 107». Там были и показания Сандурского, его философское обобщение социальной опасности моих действий в протоколе от 15 октября 1965 года. Я думал тогда, что я когда-нибудь буду на свободе, что я обязательно встречусь с ним, как он посмеет смотреть мне в глаза?..