Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е - страница 16

Музыкальная сцена, которая расцвела на волне успеха Баэз, была полна экстравагантных личностей, визионеров и путешественников. Из Гарвард-сквер люди все время уезжали или возвращались обратно — из Индии, Мексики, Северной Африки, Парижа, Лондона или Японии. Они впитывали в себя идеи дзен-буддизма, звуки гитарного фламенко, поэзию Рембо и новые способы «улететь». Все до единого покупали переиздания пластинок с записями блюзов и музыки кантри, появившиеся вслед за классическим собранием Гарри Смита[44]Anthology of American Volk Music. В дешевых квартирах старых деревянных домов они самостоятельно осваивали какой-нибудь особенный стиль игры на скрипке или банджо из Аппалачей или разбирались, каким образом Букка Уайт[45] настраивает свою гитару National со стальным корпусом. Ньюйоркцы, такие как Пит Сигер и Weavers, исполняли музыку со всех концов света (частенько выученную по полевым записям Алана Ломакса) с одними и теми же жизнерадостными переборами и задушевными гармониями, словно это доказывало, что все люди братья. Кембриджскую же сцену интересовали скорее различия, нежели общие черты.

Разительно отличавшиеся личности и вкусы Смита и Ломакса воплощали в себе два подхода, которым предстояло столкнуться столь памятным образом на Ньюпортском фестивале в 1965 году. Ломакс был здоровенным малым, настоящим медведем, бабником, абсолютно уверенным в себе и своих теориях о взаимосвязи музыки различных культур и континентов. Путешествуя с магнитофоном от скованных одной цепью кандальников в тюрьме штата Миссисипи до итальянских табачных плантаций, он постепенно превратился в толстокожего грубияна Что же касается Смита, то он стал собирателем записей традиционной музыки почти случайно. Он был гомосексуалистом, снимал экспериментальные фильмы, знал несколько языков североамериканских индейцев и часто раскуривал «косячки». Под тяжестью обширной коллекции пластинок почти прогнулся пол в его апартаментах в Chelsea Hotel[46], куда от постоянно разраставшихся владений Ломакса в Вест-Сайде было всего несколько остановок сабвей-экспресса с окраины к центру. Фолксингерам из Нью-Йорка была больше по душе искренность полевых записей Ломакса, в то время как кембриджских музыкантов отличало независимое от контекста, почти постмодернистское отношение к ярким личностям Незаурядность этих личностей сквозила в коммерческих записях на пластинках на 78 оборотов, которые Смит и составители последующих сборников сделали доступными. Биг Билл Брунзи, Джимми Роджерс, Carter Family и Блайнд Лемон Джефферсон были звездами в двадцатых и начале тридцатых по одной веской причине: в смысле художественности исполнения их музыка намного превосходила творчество любителей, которыми занимался Ломакс.

Ломакс считал, что коммерческие записи испорчены желанием получить прибыль от их продажи. На званом обеде в Лондоне в конце восьмидесятых я высказал предположение, что и собиратели фольклора, и продюсеры звукозаписи — это профессионалы, которые зарабатывают на жизнь тем, что записывают музыку для определенной целевой аудитории. В ответ он предложил выйти, обещая дать мне кулаком в зубы.

Я приехал в Гарвард предубежденным как против фолк-музыки, так и против белых блюзовых певцов. Той первой осенью я купил билеты на выступление Джоан Баэз только для того, чтобы доставить удовольствие девушке, с которой только что познакомился. Но открывал концерт Эрик фон Шмидт, и он так здорово исполнял песни Блайнд Уилли Джонсона, что меня потянуло в клуб Club 47 на Маунт-Обернстрит послушать еще. Мне нравилась бесшабашная атмосфера этого места, чудаковатые музыканты и загадочные девушки, сидевшие вдоль всего подоконника Несмотря на все мои благие намерения, я превратился в любителя фолка.

Бородатый фон Шмидт, хороший художник, автор настенных росписей на исторические темы, путешественник по всему миру и искатель психотропных приключений, был героем для певцов помладше. Вокруг Гарвард-сквер жили виртуозы стиля блюграсс[47], исполнители баллад, блюзовые гитаристы и эксперты по рэгтаймам. Когда я вернулся в университет после семестра, во время которого работал в Калифорнии, меня определили на нижнюю койку в одной комнате с Томом Рашем. Он был певцом, находившимся под влиянием фон Шмидта, и как раз в то время быстро набирал популярность в кругу завсегдатаев местных кофеен.