Белый флаг над Кефаллинией - страница 22

Вдруг, неожиданно для всех, Карл повернулся к девицам и, протягивая открытую коробку сигарет, спросил:

— Курите?

— Возьмите, — посоветовал фотограф Паскуале Лачерба, заметив их замешательство.

Проворные белые руки потянулись к коробке: замелькали покрытые огненно-красным лаком ногти, пальцы нарушили ряд ровно уложенных сигарет, коснулись широкой загорелой кисти лейтенанта.

«Danke schön», — первой поблагодарила Адриана и первой улыбнулась немцу.

Только синьора Нина не взяла сигарету; это заметили, когда стали закуривать. Заметил и обер-лейтенант. Он на нее посмотрел, нагнулся в ее сторону, поднес ей коробку под самый нос и стал ждать.

— Не ломайтесь, — сказал Паскуале Лачерба, улыбаясь, как будто говорил о чем-то постороннем. И тоже взял сигарету, произнеся «danke schön» с таким видом, словно благодарил и за себя, и за синьору Нину.

Взгляд еще ярче окрасившихся голубых глаз обер-лейтенанта был устремлен то на дом, где находился итальянский штаб, то на девиц — на длинные худые ноги Адрианы, на пышную полуобнаженную грудь Триестинки. Та, чтобы задержать его внимание на своем бюсте, глубоко вздохнула.

Этот голубой холодный взгляд щекотал ей нервы. Лейтенант нравился и Адриане, нравился всем. Исключение составляла только синьора Нина.

Катерина Париотис тоже прибежала на площадь посмотреть на немцев. Она переводила взгляд с итальянского штаба на кафе Николино и обратно. Катерина понимала: несмотря на то что итальянки улыбаются, по-прежнему светит солнце и город спокоен, происходит непоправимое. Она понимала, что теперь война так скоро не кончится, — по крайней мере для них, жителей Кефаллинии. Если даже итальянцы уйдут, а там, в штабе, речь идет, конечно, об этом, то все равно останутся немцы.

(Да, итальянцы и капитан Альдо Пульизи уйдут, оставив остров немцам, она это чувствовала.)

— Меня от них тошнит, — сказала синьора Нина. — От этих сигарет меня тошнит, — уточнила она, переводя взгляд полузакрытых глаз на обер-лейтенанта. И, стиснув зубы, выдавила улыбку. Карл Риттер улыбнулся в ответ; взгляд его скользнул с бюста Триестинки на ноги Адрианы.

Из-за угла в платьях из легкой прозрачной ткани появились сестры Карамалли. Обе черненькие, они шли в ногу, точно пара лошадок в упряжке, и поворачивали голову то в сторону немецких мотоциклов, то в сторону обер-лейтенанта. Они тоже были сражены его красотой.

— Но что там происходит? — спросила синьора Нина. — Почему наши не идут?

— Ведут переговоры, — объяснил Паскуале Лачерба. Синьора Нина бросила сигарету, выкурив меньше чем до половины, — бросила не на тротуар, а на мостовую, и с асфальта поднялась тонкая струйка дыма, едва заметная при ярком солнечном свете.

— Но договорятся ли они? — продолжала синьора Нина.

— Да, — ответил обер-лейтенант. Девицы повернулись в его сторону. Пристально глядя на синьору Нину, Карл Риттер улыбался. Он смотрел куда-то за Триестинку с ее пышным бюстом, дальше ног Адрианы.

— Конечно, — подтвердил Паскуале Лачерба. Синьора Нина не сумела скрыть свое удивление, по лицу ее было видно, что она удручена, устала.

— Вы так считаете? — проговорила она.

— Мы — товарищи по оружию, — разъяснил Карл Риттер, кивнув в сторону штаба.

По-видимому, он хотел внести ясность в создавшееся положение, чтобы никто не строил напрасных иллюзий. Он с явным удовольствием повторил:

— Итальянцы и немцы — товарищи по оружию.

Тут снова послышался голос фотографа; он примирительно поддакнул.

— Конечно, конечно.

— А как же Бадольо? — спросила синьора Нина; в голосе ее звучала нотка надежды.

Обер-лейтенант сделал резкий жест рукой; сверху вниз.

— Scheisse — сказал ой.

— Что это значит? — спросила синьора Нина, обращаясь к Паскуале Лачерба.

Фотограф кашлянул. Видимо, он колебался, переводить или нет.

— Это значит дерьмо, синьора Нина.

— Точнее говоря, — продолжал он так, словно после долгих раздумий пелена времени несколько спала, — происходило перемещение войск, части меняли дислокацию. Например, одну итальянскую батарею послали для усиления немецкого гарнизона в Ликсури, в порядке дружеской помощи. По вечерам офицеры — итальянцы и немцы — сидели за одним столом, вместе ужинали.